Юг в огне

Солнце клонилось к закату. За городом, в стороне от Новочеркасского шоссе, вблизи небольшого оврага стоял фаэтон. Извозик, молодой парень, отпустив чересседельник, кормил лошадь овсом из торбы…

В овраге же в это время шел партийный суд. Судили провокатора Афанасьева. Судьями были три члена Ростово-Нахичеванского подпольного большевистского комитета — Иван Гаврилович Семаков, Андреев и седовласый, болезненного вида старичок в очках, рабочий полиграфист, которого под кличкой «Лукьян Лукич» знали все подпольщики. Кроме них, в овраге были еще Виктор, привезший уже успевшего протрезвиться Афанасьева, и вихрастый молодой паренек Коля, тот самый, которого зимой Виктор с Колчановым освободили из новочеркасской тюрьмы вместе с Семаковым.

Василий Афанасьев, побледнев, как мел, дрожа всем телом, стоял перед судьями, с ужасом глядя на них.

— Ты, Василий Афанасьев, — строго глядя на него, говорил Андреев, поблескивая очками, — изменил нам, рабочему классу, партии, предал контрразведке лучших наших товарищей, революционеров… По вине твоей они подверглись страшным пыткам, умерли в жестоких мучениях… Ты выдал руководителя подпольной большевистской организации Журычева…

— Не выдавал я его, — глухо выдавил из себя Афанасьев. — В этом вину на себя не беру…

— Ты выдал товарища Елену, ты выдал многих других. Признаешь себя виновным в этом?..

— Признаю, — прошептал Афанасьев. — Голова его опустилась на грудь, он всхлипнул.

— Ты готовил новый список с адресами наших товарищей для передачи контрразведчикам… Признаешься в этом?

— Признаюсь, — едва слышно произнес Афанасьев и вдруг тонкоголосо завопил: — Я попал в руки контрразведчиков… они меня заставили… я… я… испугался… Простите. Я докажу свою преданность…

— По постановлению Ростово-Нахичеванского подпольного большевистского комитета ты, Василий Афанасьев, за предательство подлежишь казни через расстрел как презренный изменник, провокатор…

Хотя Афанасьев и не ожидал пощады, но при этих словах он охнул и, надломившись в коленях, повалился.

— Товарищи! — кричал предатель, ползая по земле, — пощадите!.. Я искуплю свою вину… Заставляйте меня всякую опасную работу выполнять… Заставляйте!.. Все выполню… Все буду делать… Могу убить донского атамана, а ежели хотите, то и Деникина… Прошу пощады!.. Помилуйте!.. Видя холодные, насупленные, суровые лица своих судей, он истерически закричал: — Что же вы молчите?.. Ай вы не люди?.. Семаков!.. Иван Гаврилович!.. Ведь ты ж мой друг!.. Пощади!.. Вспомни, как мы дружили.

Семаков, мрачно глядя на него, молчал.

— Приговор подпольного комитета поручается выполнить товарищам Волкову и Хомякову, — сказал Андреев.

Виктор вздрогнул. Он знал, что Афанасьева расстреляют, но никак не ожидал, что ему придется это сделать. Сильно побледнев, юноша взглянул на Семакова, словно прося, чтобы тот его заменил, и встретил строгий взгляд своего друга.

— Пощадите!.. Помилуйте!.. — вопил предатель.

Брезгливо глядя на него, Виктор вытащил из кармана браунинг и, подойдя к визжавшему Афанасьеву, сурово сказал:

— Вставай!

Афанасьев мутно глянул на Виктора, не поняв его намерения.

— Вставай, говорю!

Провокатор увидел в руке Виктора револьвер.

— А-а… — завыл он. — Уби-ивают!.. Уби-ивают!.. Помогите!.. Витя!.. Что ты делаешь?.. Опомнись!.. Я ж твой друг!.. Витечка, родной!.. Пожалей! — Он подполз к ногам Виктора, намереваясь обнять их, но тот отскочил от него и сразу же подряд три раза выстрелил Афанасьеву в затылок.

Коля, подбежав, тоже выстрелил в провокатора. По глинистой желтой земле зазмеилась струйка крови.

С минуту все молча смотрели на труп.

— Собаке — собачья смерть, — наконец сказал Андреев.

— Надо все же его зарыть, — проговорил Семаков и, взяв лежавшую лопату, поплевал в ладони, начал рыть яму.

Зарыв труп, все выбрались из оврага. Солнце заплывало за горизонт. Розовый налет лежал на побуревшей осенней степи. Над бурьянами неясными тенями скользили птицы. Вдалеке ослепительно искрились на закате окна большого города.

— Надо немедленно ликвидировать и остальных, — хмуро сказал Андреев.

— Обязательно, товарищ Андреев, — отозвался Семаков. — Завтра разделаемся с ними.

Семаков нагнал Виктора, примолкнувшего, подавленного происшедшим.

— Оробел, крестник, а?

— Тяжело убивать человека, — вздохнул Виктор.

— Человека — да, — жестко сказал Семаков, — но врага — никогда!

IX