Юг в огне

— Нет!.. Нет!.. — поднялся шум в зале. — Никто не давал им такое право!..

— Я так и знал, — удовлетворенно проговорил Щаденко. — Такое право вы никому не давали. Такое право им дали казачьи богатеи, атаманы да генералы, но не вы — трудовые казаки. А раз вы не давали такого права, так разве вы допустите, чтоб эти вампиры от вашего имени проливали народную кровь?..

С парты порывисто поднялся старик с пушистой седой бородой. Он с яростью подскочил к Подтелкову.

— Ты что, председатель, нюни-то распустил?.. Ты знаешь, кто это гутарит? — ткнул он костылем в Щаденко. — Ведь это ж наш каменский мужичишка поганый, портной Щаденко. Разве ж это человек? Это ж портной. И вы его, смутьяна, слушаете?.. Да его надобно отсель за шиворот да на улицу…

Щаденко смотрел на разошедшегося старика, улыбаясь.

— Выходи отсюда, старик! — хмуро сказал Подтелков.

— Как так? — опешил тот. — По какому такому праву я должен отсюда уходить?.. Не имеешь права выгонять!.. Я — казак. Раз уж всем мужикам есть доступность на казачьем съезде быть, то мне уж и подавно такая доступность разрешается…

— Уходи, тебе говорю! — холодно смотря на старика, спокойно сказал Подтелков. — Предупреждал тебя, чтоб не мешал, а ты не послушал. Ну, раз так, значит, уходи… А не уйдешь сам, скажу казакам, чтоб вывели…

— Братцы! — слезливо заговорил старик, оборачиваясь к делегатам, ища у них сочувствия и поддержки. — Что ж вы смотрите, а?.. Казаков, стало быть, выгоняют, а кацапов и евреев приманывают…

Но делегаты, насмешливо рассматривая старика, молчали. Примолкли даже и старики, сидевшие на передних партах. Но вдруг среди тишины раздался звучный, раздраженный голос:

— Чего к старику-то пристали?.. Нет чтоб старого человека уважением окружить, а они над ним насмешку строят.

Прохор всмотрелся в говорившего. Это был его друг детства Максим Свиридов. Он тоже был делегатом от своего полка.

— Странно, товарищ фронтовик, — пожал плечами Подтелков, глядя на Свиридова. — Чего ты заступаешься за старика? Ты ж видишь, он не дает работать съезду. А в отношении уважения ты напрасно. Старость мы уважаем… А чтоб не было разногласий, я проголосую: оставить старика ай удалить его со съезда.

За оставление старика в зале оказалось человек десяток. Остальные были против.

Ободрившийся было при словах Свиридова, но теперь не видя поддержки у делегатов съезда, старик обиженно запахнул полу полушубка.

— Ладно! — сердито заговорил он. — Прогоняйте. Хрен с вами… А тебе я, — пригрозил он Подтелкову костылем, — припомню!.. Истинный господь, припомню!..

Казаки засмеялись.

— Пропустите его, товарищи! — так же спокойно, но чуть побледнев от волнения, сказал Подтелков.

Что-то бормоча и отплевываясь, старик исчез в дверях.

— Вот такие нам и зло делают, — сказал Щаденко. — Я этого старика хорошо знаю. Богач, лютый человек… Кроме пакости, от него ничего нельзя ожидать… Видите, как ему правда глаза заколола…

Речь Щаденко была убедительной. Его казаки слушали внимательно. Он говорил, что если трудовые казаки-фронтовики не расправятся с правительством Каледина, которое их толкает к гибели, то неизбежно начнется гражданская война, в которой погибнет все хозяйство казака, погибнет все народное хозяйство, так как рабочие бросят шахты, разбегутся, станут рудники, застынет промышленность, и казачество, вдоволь испытавшее все ужасы войны, будет, как и весь русский народ, обречено на голод, на отсутствие предметов первой необходимости: соли, мануфактуры, керосина и прочих промышленных товаров.

— За советскую власть, — говорил Щаденко, — стоят многие миллионы рабочих и крестьян, и, конечно, не маленькой кучке казаков справиться со всем русским народом. Эта борьба была бы не в пользу казачеству. Она его вконец разорила бы. Рассчитывать на выгоду от такой войны только генералы, помещики и капиталисты, которые хотят вернуть себе отобранные у них народом фабрики и землю…

— Я прошу дать мне слово! — попросил Свиридов.

— Как фамилия? — спросил у него Подтелков. — И от какого полка?

— Урядник Свиридов. Он сорок четвертого полка.

— Слово предоставляется Свиридову! — объявил Подтелков. — Делегат сорок четвертого полка.

Твердо шагая, Свиридов подошел к трибуне, повернулся лицом к делегатам.

— Станишники-односумы, — начал он уверенно. — Дозвольте мне, что называется, напрямки с вами поговорить. Вот тут много уже выступало людей, и все это они зовут нас поднять оружье на генерала Каледина, сместить его с атаманского места и на место его, стало быть, выбрать какого-нибудь своего советского атамана…

— Не атамана, а советский революционный исполнительный комитет, поправил его Кривошлыков.

— А это все едино, — отмахнулся Свиридов. — А у меня мнение другое. До рвотины надоела нам война проклятая. Сколь уж мы с вами нагляделись на реки крови, пролитой на войне, сколько мы навидались трупов… Из души воротит, как вспомнишь об этом… А нас тут наталкивают, чтобы мы снова начали кровь проливать, генералов да офицеров своих били… Нет! Надоело нам все это дело. Хватит! Надобно замириться с атаманом Калединым да попросить, чтоб нас скорей по-домам распустили…