Юго-запад

С неба уныло моросил мелкий холодный дождь. Поеживаясь, Авдошин сидел в своем окопе рядом с Рафаэлем. Ждали телефонного звонка от старшего лейтенанта Лазарева. Взвод, прибывший занять место авдошинского, уже по-хозяйски располагался в окопах и ходах сообщения, и в короткие промежутки между разрывами мин повсюду слышались чужие, незнакомые голоса.

— Значит, ты стишки сочиняешь? — спросил Авдошин у присмиревшего Ласточкина.

— Да так, пробую.

— Получается?

— Немножко получается.

— Про любовь?

— Так, вообще...

— Ага! Значит, больше про войну. — Авдошин вздохнул. — Это верно. Сейчас про войну надо больше сочинять, людей подбадривать. А всякая там лирика подождать может. От нее только расстройство и мысли разные...

— Это точно, — кивнул Ласточкин.

Пошел пятый час утра, но звонка все еще не было. Рафаэль решил сам позвонить в роту, но, подняв трубку, сразу понял, что линию повредило или уже снимают. Он хотел доложить об этом Авдошину, но в окопе появился телефонист из ротной ячейки управления.

— Конец, товарищ гвардии сержант, — сказал он. — Сматываем удочки. Старший лейтенант приказал сниматься и следовать в назначенный район.

— Ясно. —Авдошин повернулся к Рафаэлю: — Передай командирам отделений и догоняй.

Ход сообщения обрывался у железнодорожной насыпи. Здесь все было разворочено снарядами. Спотыкаясь и скользя, Авдошин цеплялся во тьме за обломки каких-то досок и спутанную проволоку, один раз ударился коленкой о торчавший из земли рельс. Рафаэль, сопя, молча пробирался за командиром взвода.

Вышли к развалинам железнодорожной станции Аба-Шаркерестур. На фоне смутно светлевших стен маленького разбитого вокзальчика чернели обгорелые деревья. Их сухие обугленные ветки похрустывали и постукивали на ветру, как кости.

— А у нас был уже один Ласточкин, — сказал Авдошин, когда вышли на обочину шоссе южнее станции. — Ласточкин Ваня, мой тезка. Только он не поэт был, а так — парень, солдат. Улыбочкой мы его в роте звали.

Рафаэль слушал почтительно, как подобает слушать старшего по знанию, но все-таки спросил:

— Улыбочкой? Разрешите узнать почему?

— Улыбался он красиво. Погиб парень. С приказанием на мотоцикле поехал и погиб. Под Киш-Веленце дело было. В январе. Обстановочка сложилась не лучше теперешней. И погиб наш Улыбочка... Зато от окружения целый артдив спас. В батальон оттуда специальная бумага пришла. Улыбочку к награде представили. Понятно, гвардия, какой у нас народ?

— Понятно, товарищ гвардии сержант! Мне рассказывали, когда направляли. А потом капитан Краснов беседу с нами проводил. Часть наша прославленная, гвардейская. Еще с этой, как ее?..

— С Ельни, — сказал Авдошин.

— Совершенно верно — с Ельни!

— Помню, помню... Там меня первый раз ранило.

Авдошин смолк, отдавшись воспоминаниям о давно прошедших днях своей фронтовой молодости, и Рафаэль, словно почувствовав это, не задавал больше никаких вопросов.

— Авдошин? — окликнули с противоположной обочины шоссе.

— Я!

Из придорожного кювета поднялся младший сержант Быков, ставший теперь командиром первого отделения вместо Отара Гелашвили. Из-за его спины виднелся торчащий вверх футляр скрипки.

— Все благополучно, товарищ гвардии сержант! — доложил Быков. — Старший лейтенант Лазарев приказал передать: как прибудете, явиться к нему.

— Где он?

— Дальше. Около канала.

В этой стороне, куда показал рукой Быков, чернел на горизонте Шаркерестур. Там все еще, как и на станции, рвались снаряды. Кое-где розовели небольшие, неяркие зарева — подожженные артиллерийским огнем здания, по-видимому, уже догорали.

— Ясно. Сколько тут на трофейных? — Авдошин сдвинул рукав шинели, взглянул на часы. — Не светятся, черт бы их побрал!

— Сейчас, наверно, часов шесть. Здесь большая разница с Москвой, рассветает позже, — сказал Быков.

Авдошин весьма туманно представлял себе и эту разницу во времени, и вызывающие ее причины, но ответ его был полон достоинства:

— Точно, точно! Как я этого не учел! А скрипочку, значит, носишь?

— Пока ношу.

— Береги! — голос Авдошина звучал очень серьезно. — Береги, пригодится... Значит, так: я пойду доложу, а ты давай потихоньку подтягивай туда взвод. Выбрались мы из этого пекла вроде благополучно.

Узнав, что батальон выводится из боя, Никандров обрадовался. И не потому, что ему самому не придется больше ездить в этот «аба-шаркерестурский ад», а потому, что из этого «ада» выходили его «ребята».

Старшина хорошо представлял себе, чем может обрадовать вернувшихся с передовой солдат, сделать им приятное, и всю ночь, пока батальон сдавал оборону, он, мобилизовав себе на помощь несколько местных жителей — женщин и мальчишек-подростков, оборудовал батальонную баню. Помпохоз Рябов, поздно вернувшийся из бригадных тылов, улыбнулся в ответ на доклад старшины о бане, потом по-приятельски спросил:

— Ты когда-нибудь спишь, Степан Афанасьич? По-моему, я уже года два не видал, как ты спишь.

Никандров, внимательно наблюдая, как при свете ламп-гильз конопатят стены сарая его помощники и помощницы, ухмыльнулся в свои огненные усы:

— Да вроде, товарищ гвардии старший лейтенант, и я года два не видел, как вы спите.