Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики

Но вот когда мы обращаемся к сновидениям и вообще к территориальности желания, к желающему производству в смысле Делеза – Гваттари, мы видим уже не просто поле деятельности для искусных иллюзионистов вроде Нострадамуса и Латура, но и действительно спровоцированный вторичный язык, феномен, раскрывшийся по способу речи, поскольку речь уже присутствует и присутствовала в мире и породила собственное мощное силовое поле. Одни феномены к этому полю оказались нечувствительными (вопреки заклинаниям АСТ), по крайней мере пока, другие же «заговорили». Глагол поставлен в кавычки, но важно знать, что значат кавычки в каждом отдельном случае, ведь и тут существуют различные градации – от языка пчел до языка танцев. В какой мере эти языки транспонируемы в речь, то есть обращены к конкретному собеседнику и содержат возможность отреагировать на вопрос, что и является сущностным признаком речи.

В качестве наиболее перспективных и развитых в этом отношении языков выделяются два: язык эроса и язык денег. Займемся в очередной раз их сопоставлением, которому предпошлем исходное утверждение, пусть даже оно впоследствии окажется ошибочным (а может быть, и не окажется). А именно: воображение становится ярким и действенным лишь после того, как в мире появляется и некоторое время уже существует его собственная речь – лишь после этого динамические фигуры воображения принимают вид высказываний. До этого воображение представлено только экспозициями, так сказать, аттракторами и стабильными эйдосами онейрического.

Само воображение, точнее его исходную среду, можно представить как спонтанное расфокусирование присутствия, как автоматически генерируемое поле желаний, имеющее стохастический разброс. В этом поле наличествуют центры притяжения разной мощности, некоторые из них константны, другие ситуативны, но не это сейчас важно. Важно то, что как свободные, так и связанные ресурсы поля воображаемого в ряде случаев проходят через упорядоченные флуктуации и образуют язык или, если угодно, «язык». Точнее – языки воображаемого. Их как минимум два, и относятся они к разным языковым семействам, это язык эроса – эротика и язык денег – «баблонавтика»? Баблистика? Гедонистика? Эвдемонистика? Нет пока подходящего термина.

Эротика образует язык «интимьера», в котором есть словарь и грамматика, а есть и фигуры воображения как, собственно, высказывания этого языка. Сама товаропроизводящая экономика может быть интерпретирована как язык денег. Пионером – исследователем словаря и грамматики этого языка был как раз Маркс. Однако и деньги, проникая вглубь человеческого в человеке, формируют воображение неким особым образом, порождая глубинные означаемые, которые и переводят язык денег из состояния als ob в разряд языков, допускающих высказывания о мире в его целостности и открывающих уникальную картину мира, такую раскадровку сущего и происходящего, которая никаким иным образом не могла бы появиться.

Это значит, что нас интересует членораздельность базисных означаемых, то есть флуктуации грез, устроенные на манер языка, как ключевые слова, которыми мы говорим и которые сами могут нам что-то сказать. Это, например, не просто ценники как информационные ярлыки, не корреляты стоимости, номинированные в той или иной валюте, и не оценки меры труда. Это воображаемые деньги, которыми само воображение воображает и, следовательно, разворачивает пространство, раскрывает мир не как волю и представление, а как некую композицию желаемого и одновременно дорожную карту со множеством развилок. Здесь не работает натуральный ряд чисел и прочие правила охлажденной арифметики, здесь властвует сакральная нумерология Мамоны, причем, можно сказать, индивидуальная в каждом отдельном случае.

Индивидуальна, например, собственная зона неразличимости, если в качестве полной шкалы (континуума) мы возьмем сто воображаемых талеров, дабы не удаляться слишком от Канта и Гегеля. Мы без труда обнаружим, что для кого-то зона неразличимости начинается сразу после сорока талеров, другой же способен удерживать в состоянии членораздельности вдвое большую сумму.