Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики

«Мы готовы уже оскорбиться тем, что больной занимал нас вымышленными историями. Действительность кажется нам чем-то бесконечно отличным от вымысла и заслуживающим совершенно иной оценки. Впрочем, такой же точки зрения в своем нормальном мышлении придерживается и больной. Когда он приводит материал, который идет от симптомов к ситуациям желания, построенным по образцу детских переживаний, мы сначала, правда, сомневаемся, идет ли речь о действительности или о фантазии. Позднее на основании определенных признаков мы можем принять решение по этому поводу и перед нами встанет задача ознакомить с ним и больного. При этом дело никогда не обходится без затруднений. Если мы с самого начала открываем ему, что теперь он собирается показать фантазии, которыми окутал свою историю детства как всякий народ сказаниями свой забытый доисторический период, то мы замечаем, что у него нежелательным образом вдруг понижается интерес к продолжению темы. Он тоже хочет знать действительность и презирает всякие “фантазии”. Если же мы до окончания этой части работы предоставим ему верить, что заняты изучением реальных событий его детских лет, то рискуем, что позднее он упрекнет нас в ошибке и высмеет за наше кажущееся легковерие. Он долго не может понять наше предложение поставить наравне фантазию и действительность и не заботиться сначала о том, представляют ли собой детские переживания, которые нужно выяснить, то или другое. И все-таки это, очевидно, единственно правильная точка зрения на эти душевные продукты. И они имеют характер реальности; остается факт, что больной создает себе такие фантазии, и этот факт имеет для его невроза вряд ли меньшее значение, чем если бы он действительно пережил содержание этих фантазий»[35].

Жаль, что Фрейд не развил свое вполне справедливое наблюдение, суть которого в том, что «фантазия», если она является архетипической, не то чтобы более реальна (в смысле фактичности), чем просыпавшийся в щель психический мусор, но уж точно намного более вразумительна. И способна выступить в роли магнитика, притягивающего стружки, обладающие хоть каким-то избирательным сродством. Первый, самый непосредственный материал сновидения, в отличие от феноменологии Гуссерля, всегда отвечает на вопрос «Черт-те что?», поэтому образцом самой чистой феноменологии сновидения (или онейрической феноменологии) как раз и является инферноскопическая запись Гоголя – отсылаю к приведенной цитате. В норме еще до всякой цензуры срабатывает тройное преломление: опознать, что это, вспомнить, что это было, и облечь в слова, коль скоро сон рассказывается (и все же Гоголь каким-то высшим пилотажем добирается до чистой феноменологии). Но и после этого перед нами все равно достаточно бессвязный сон, и если только еще поработать щеточкой, кисточкой и магнитиком, то тогда, глядишь, колокольня предстанет в виде очевидного фаллического символа, а что значат при этом «прыжки на одной ноге», тоже долго думать не придется. После чего представителям аналитического сообщества останется только спорить, реализует ли сновидение затянувшееся желание жениться или, напротив, желание засунуть жену куда-нибудь в карман и трахнуть тетушку…

Отрывочные детские воспоминания (отрывочность в данном случае очень важная характеристика) извлекаются из того же пространства, откуда и сновидения. Там, в бессознательном, они репрессированы, находятся под давлением, и Фрейд обычно описывает дело так, что именно бессознательное оказывает давление, пытаясь сдвинуть и убрать перегородки я и сверх-я. Иногда, впрочем, он говорит о реактивной природе давления бессознательного, что больше похоже на правду и с чем скорее согласились бы физики, описывая причины свертывания тех или иных измерений. Платформы хороших данностей прилегают друг к другу почти без стыковочных швов, в идеале как ваза к двум профилям, как устойчивые электронные орбиты внутри атома друг к другу. Но все дело в этом почти: гипотетический «разумный электрон» или наблюдательный психоаналитик могут все же заметить эту межквантовую «щебенку», разнородную «звездную пыль», заметить и попытаться провести реставрационные работы. И тогда придется привлекать для опознания одну из ближайших платформ «хороших данностей», она тогда выступает в качестве архетипической фантазии, без которой добиться членораздельности, ясности и отчетливости невозможно. Именно таково происхождение подходящих элементов для составления картинки.

«Имеются они в реальности – хорошо; если реальность отказывает в них, то они составляются из намеков и дополняются фантазией. Результат один и тот же, и до настоящего времени нам не удалось доказать различия в последствиях в зависимости от того, принимает в этих детских событиях большее участие фантазия или реальность. Здесь опять-таки имеется одно из так часто упоминавшихся дополнительных отношений; это, правда, одно из самых странных, известных нам»[36].