Когда мы имеем дело с вазой, профили ни при чем, и наоборот. Профили, быть может, что-то говорят друг другу, они общаются, удерживаясь на расстоянии, их со-общение заключается в передаче слов. Но вот сменяется фокус или поворачивается калейдоскоп, отдельные профили в своей разобщенности исчезают – и перед нами инаугурация вазы. Она скорее похожа на бездонную воронку, в которой отдельные профили (индивиды) находят новое единение, которое в действительности является как раз старым, архаическим и первоначальным. Оно будет бушевать и свирепствовать вплоть до выгорания исходных (и расходных) материалов или до того момента, как прозвучат обращенные друг к другу слова – прозвучат и будут расслышаны как речь. Эти слова должны быть не просто заклинаниями, вещими реверберациями совокупного действия, они должны сложиться в разговор или в историю. Тогда ваза-воронка развоплощается, перед нами снова оказываются два профиля и весь спектр возможной коммуникации – все, что может быть сообщено без инаугурации вазы.
Вспомним вкратце космологические и антропологические условия этого выхода в высший континуум человеческого присутствия. С точки зрения общего хронопоэзиса (космологически) именно здесь происходит обретение
Антропологическая развертка, иллюстрируемая картинкой с вазой и профилями, вкратце такова. Исходной данностью для старта антропогенеза служат имитативные волны, исследованные в этом качестве Б. Ф. Поршневым[80]. Неодолимость имитации принуждает попавший в эту зону организм быть по образу и подобию иного тела (или подходящего образца), а не своего собственного, причем «иное тело» совсем не обязательно является ответственным за инициацию процесса повальной имитации. Тотемное вхождение на этом фоне может быть рассмотрено как первая определенность, освобождающая от неконтролируемого подражания первому попавшемуся агенту: тигр так тигр, волк так волк, лягушка так лягушка – но зато с возможностью освоить этот модус и закрепиться в нем, с возможностью встретить там таких же, как ты, только объединенных не словами, а чем-то вроде совместного «ударения оземь» и движением вдоль силовых линий волчьего или лисьего бытия. Психологические реликты этой стадии сохраняются у детей, и исследования такого рода неплохо представлены в современной детской психологии:
«В одном из исследований дошкольники наблюдали, как взрослый открывает прозрачную пластиковую коробку и достает из нее игрушку. Некоторые действия при этом были действительно необходимы (к примеру, нужно было открыть дверцу на передней стороне коробки), другие смысла не имели (к примеру, поднять палку, лежащую на крышке коробки). Такое поведение присуще исключительно человеку. Посмотрев, что делает взрослый, дети копировали и нужные, и ненужные движения, тогда как шимпанзе копировали только те действия, которые были действительно необходимы для решения задачи. Приматы делали все необходимое для получения награды; у детей же цель была другая – как можно точнее скопировать действия взрослого. Но для чего детям перебарщивать с копированием и повторять бессмысленные действия?»[81]
Брюс Гуд усматривает в этом что-то вроде физиологической основы ритуализации, присущей только человеку: «Сами ритуалы, как правило, таинственны и никак не обоснованны. В них нет внутренней логики. В этом смысле к ним не применимы законы причин и следствий. Но если вы не подчиняетесь правилам, ритуал нарушается, а силу ему придает именно правильное выполнение. Аналогично Лагар показала, что дети четырех-шести лет с большей вероятностью будут пошагово копировать поведение взрослого, если в нем не будет очевидного смысла, чем если такой смысл будет. Делая это, ребенок, возможно, начинает понимать, что у взрослых существуют особые занятия, которые вроде бы не имеют цели, но при этом, должно быть, очень важны – именно потому, что не служат никакой очевидной цели»[82].