Иулиания Шмеман Моя жизнь с отцом Александром

Перекусив чем–то на скорую руку, мы уложили детей спать, а сами на такси поехали к Гагариным. И там я взорвалась! Никакого приветствия от Флоровского, студенты на каникулах, занятий нет, жара, духота, одна крошечная комната, металлические кровати, жесткие матрасы без простыней! А что будет завтра? Я рыдала, а бедный Александр не знал, что делать, и повторял: «Я куплю тебе завтра красивое платье!» Платье? Зачем? Я не хотела новое платье, я хотела домой!

На следующий день нам сказали, что до начала осенних занятий в семинарии нас приютит Толстовская ферма в Вали–Коттедж [ [15]]. И мы туда поехали, и это действительно была ферма. Александру поручили вести занятия по Закону Божию в летнем детском лагере, в котором нашлась работа и для меня и куда приняли и Аню и Сережу, а Маша хвостиком ходила за мной по пятам. Все мы спали в «митрополичьей» комнате. Таким образом, на лето у нас был кров, нас кормили, и мы жили в деревне. Александру в то время было двадцать девять лет, а мне двадцать семь.

Св. — Владимирская семинария платила нам очень скромное жалованье, но не предоставляла жилья. Подразумевалось, что Александр получит приход в городе Нью–Йорке, недалеко от семинарии, и мы будем там жить. Церковь находилась в Астории, в Квинсе, прямо под эстакадой, по которой громыхали поезда нью–йоркского метро. И вот одним ранним воскресным утром Александр вместе с одним из членов приходского совета пришел туда, чтобы отслужить литургию и встретиться с прихожанами. На двери церкви они увидели огромный замок и записку: «Мы перешли под юрисдикцию Зарубежного Синода». Член приходского совета был в полном недоумении и ужасе и сказал: «Пойдемте–ка куда–нибудь, выпьем кофе или чего–нибудь покрепче». Но о. Александр не согласился: «Сегодня воскресенье. Мы поедем в собор и причастимся там». В соборе еще ничего не знали о переходе прихода в Астории в другую юрисдикцию; они предложили Александру служить у них в качестве третьего священника и предоставили ему две комнаты с кухней. Александр вернулся на ферму, рассказал мне о новом повороте событий, и я тут же начала искать в «Желтых страницах» названия и адреса школ в этом районе. Тот, кто бывал на 2–й улице в Манхэттене, поймет мою озабоченность. Но, как это часто происходило в нашей жизни, нашлось счастливое решение. Отец Георгий Флоровский нашел для нас квартирку в самой семинарии. В то время Св. — Владимирская семинария располагалась в жилом многоквартирном доме, вокруг которого находились Колумбийский университет, Объединенная теологическая семинария, Еврейская теологическая семинария и Барнард–колледж. И в середине сентября мы с двумя до сих пор так и не открытыми сундуками перебрались на угол 121–й улицы и Бродвея, где и прожили следующие десять лет нашей жизни.

Нашего жалованья хватало на полмесяца. Тогда я стала преподавать французский язык в маленькой школе под названием «Железная рука в бархатной перчатке». Хозяйка школы находила мне учеников, с которыми я занималась у них дома, а я отдавала ей половину платы за урок. Вторая половина помогала нам дожить до конца месяца. В это же время Александр начал работать на радиостанции «Свобода». Таким образом нам удавалось сводить концы с концами. У нас появились близкие и верные друзья. Один из них, иезуит, продал нам за один доллар машину — бьюик 1942 года. Это была роскошная машина, со стеклом, отделяющим передние сидения от задних. Сзади было очень просторно, благодаря двум дополнительным выдвигающимся сидениям в машине легко помещалась вся наша семья вместе со вскоре присоединившейся к нам Вава. А благодаря стеклу между передними и задними местами дети могли шуметь сколько угодно и не мешать при этом водителю.