Юлий Цезарь. В походах и битвах

Ни Александр, ни Ганнибал не были от природы ни жестокими, ни мстительными, ни лукавыми, ни коварными, но во всех своих действиях являли непритворные человеколюбие и великодушие (за теми немногими исключениями, которые были означены в характеристиках их). Но у Цезаря, у которого была только одна страсть – властолюбие, чувствительности же не было, он знал и не уважал людей, а употреблял их для своих целей, – истинных, душевных и сердечных чувств человеколюбия и великодушие не было. Относя все к себе и к своим целям, он с иными людьми и в иных случаях являл и человеколюбие, и великодушие, с другими же и в других случаях бывал холодно и даже, по выражению Наполеона I, зверски жесток, что ни говорили бы его безусловные восхвалители, изображающие его агнцем доброты и кротости. Недаром же был он истым сыном своего времени!

Александр и Ганнибал были честолюбивы, но честолюбие их было благородное и возвышенное. Цезарь же был не честолюбец, а властолюбец: почестями он не пренебрегал и искал их, но не они составляли главную цель его жизни, а власть, самая обширная и неограниченная, и если бы он достиг ее, то едва ли был бы таким монархом, как Александр В., ибо в нем было много деспотизма, прикрытого лишь личиной уважения к законной свободе. Но, подобно Александру и Ганнибалу, он не был корыстолюбив, деньги считал лишь средством привлекать к себе людей для своих целей и в раздаче их и наград был щедр до расточительности.

Подобно Александру и Ганнибалу, он также являл во всех своих действиях политику мудрую и искусную, но, не так, как Александр, всегда открытую, благородную и благую для других, а скрытную, тонкую, хитрую, иногда коварную, но всегда полезную для него лично. При этом он едва ли не еще искуснее Ганнибала умел завязывать тайные сношения, вести переговоры и склонять на свою сторону, всеми возможными средствами, от крайних ласкательств до крайних угроз.

Несоразмерность сил, средств и способов, с которыми он начал и вел до половины междоусобную войну – и обширность его предприятий, многочисленность его успехов и побед и важность приобретенных им результатов, – заслуживает не меньшего внимания в его войнах и походах, чем в Александровых и Ганнибаловых. Лишь после победы при Фарсале силы, средства и способы его стали быстро возрастать, но и тогда, как и прежде, бывали времена и случаи (как в Египте, Африке и даже Испании), когда ему приходилось со слабейшими силами бороться против сильнейших и уравновешивать их лишь мужеством, твердостью, терпением и особенно дарованиями и искусством своими.

В пощаде и сбережении своих войск, когда дело не шло о решительных действиях против неприятеля, равно и в постоянном усилении их новыми наборами и т. п., ему достойно подобают такие же честь и слава, как и Александру, и Ганнибалу.

Счастье – этот обычный спутник великих полководцев, умеющих могущественно приковывать его к себе и глубоко, твердо верующих в него, – не одинаково благоприятствовало всегда и во всех случаях Цезарю и особенно Ганнибалу, так, как Александру. Едва ли кому из великих полководцев досталась такая завидная участь – никогда и никем не быть побежденным, но всегда и над всеми быть победителем, как Александру. Хотя Цезарь также победил всех – окончательно, но про него нельзя сказать, чтоб он никогда и никем не был побежден. Его побеждали не только римляне, но даже и галлы, и едва не победил Верцингеторикс, который за то и поплатился позором и казнью. Да и победы его (исключая над Фарнаком) стоили ему не легко и не дешево, что, впрочем, не только не унижает, но и еще более возвышает его славу. Счастье, в которое он верил слепо, до фатализма, всегда более или менее благоприятствовало и помогало ему, как и Александру. Но Ганнибал редкий полководец, как уже было сказано ранее – при необыкновенных военных дарованиях и всех правах на удачу, был более его подвержен превратностям судьбы и изменчивости счастья, редкий был более несчастлив, но и более велик в своем несчастье, редкий, наконец, возбуждает тем более участия к себе. В этом именно и заключается самое разительное различие между ним и между Александром и Цезарем, между его и их положением, силами, средствами, способами и пр. т. п. Из этого не следует, однако, что Александр стоит выше Цезаря, а Цезарь – выше Ганнибала: они все одинаково велики как полководцы, но каждый в своем роде и в особых отношениях, один – в постоянном счастье, другой – в счастье, но не без несчастья, третий же – преимущественно в несчастье.

Образ и искусство ведения ими войны, во всех военных отношениях вообще и в частности, были достаточно изображены в изложении их войн и походов. В общем же выводе о них можно сказать следующее.

Одна половина их была общая всем этим трем великим полководцам древности, другая – принадлежала каждому из них особо, была как бы его личная.