Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

Среди «политических», которые составляли около 40% заключенных, было много женщин и девушек, приговоренных в основном по абсурдно неправдоподобному обвинению в шпионаже: неизменно речь шла о письмах, полученных из‑за границы, о дружеских связях с иностранцами, об уроках иностранцам и т. д. Были среди этих «иностранцев» и родители или друзья репрессированных, так как в «политических делах» вся семья признавалась ответственной за поведение (или скорее – образ мыслей) одного из своих членов; среди «политических» были жены священников, жены профессоров (это было время, когда правительство уничтожало оставшуюся часть интеллигенции, преследуя академиков и профессоров[75]). Кроме того, было много крестьянок – жертв начавшейся на селе коллективизации[76]; в основном это были смелые и честные женщины, соседство с которыми смягчало постоянный контакт с проститутками и представителями человеческого «дна»[77]. И, наконец, было много монахинь. Их привозили сюда иногда целыми монастырями во главе с настоятельницами. Мне вспоминается одна восьмидесятишестилетняя настоятельница, прибывшая с Кавказа, где она с самой юности прожила в монастыре всю свою жизнь. Дорога «по этапу» в описанных мною условиях, совсем разбила ее, она больше не могла ходить. Ее два года держали в больнице, а затем вместе с другими инвалидами отправили в Сибирь, в ссылку: я видела, как ее, восьмидесятивосьмилетнюю, разбитую параличом, несли на носилках на корабль, обреченную умереть на «этапе», не добравшись до места ссылки, где к тому же лишь сильные мужчины способны, да и то с трудом, найти способ выживания.

***

Для всех обитателей «женской казармы» режим был одинаков. Не было никакой возможности избежать ужасной человеческой мешанины. Какое-то время одна из начальниц, не такая усердная, как другие, предоставила нам свободу выбора места обитания по нашему усмотрению; мы могли поселиться исходя из взаимной симпатии, могли избежать соседства на нарах с какой-нибудь физически отвратительной тварью. Но это длилось всего два–три месяца, затем из Москвы с ревизией приехал большой начальник, который возмутился, увидев «привилегированные» комнаты – другими словами, чистые. Напрасно комендантша пыталась возражать, говоря, что работники канцелярии возвращаются в казарму в половине двенадцатого ночи, им нужно отдохнуть, а в других комнатах в это время шум, песни, ссоры, драки… Ничего не помогло. Комендантша была отстранена от работы, а начальник отдал категорический приказ «перемешать» всех женщин и позаботиться, чтобы в каждой комнате были 50%[78] уличных женщин. Все было в точности выполнено.

IV

Ответственность ГПУ. – Анкетирование и его результаты. – Эпидемия дизентерии. – Состояние женщин. – Постоянный разврат

Я отмечаю этот факт как доказательство того, что возмутительное обращение с честными женщинами было специально предусмотрено и категорически предписано. Московское ГПУ в ответ на жалобы, иногда доходившие до него, укрывалось всегда либо за бесстыдными отрицаниями, либо оправдываясь нерадивостью или чрезмерным рвением низшего персонала. Однако в случае, который я только что привела, я слышала своими ушами – так же, как и все остальные узницы, – приказы, отдаваемые громовым голосом заместителя начальника московского ГПУ, направленного в Соловки специально для того, чтобы проверить состояние лагеря и его заключенных[79].