Юлия, дочь Цезаря

Он пробрался в свой дом далеко за полночь, успев после ужина в триклинии в доме Метелла наведаться в лупанарий на Субурре, куда в последнее время заглядывал всё чаще и чаще. На душе у него было мерзко и одиноко, а разговор с куртизанкой Флорой, бывшей возлюбленной Помпея, ещё сильнее разжёг в нём злобу. Он не знал, как потушить этот полыхавший внутри него опасный огонь. Ему помог темнокожий раб: он был так стар и так давно жил в Риме, что едва помнил, откуда родом, хотя сам Квинт предполагал, что детство этого варвара прошло где-то в самом сердце Ливийской пустыни. Проводив Квинта в таблиний, ливиец вернулся с кратером цекубского и чашей и молча водрузил всё это на стол. На немой вопрос своего господина ответил так, словно его устами говорила вековая мудрость народов: «Боги дали людям самый странный и самый удивительный из плодов. Вкушая напиток из этого плода, человек может легко перевоплотиться: из труса — в храбреца, из молчуна — в оратора, из брюзги — в весельчака. А ещё — избавиться, пусть ненадолго, от горестей и мрачных дум…»

Именно в таком избавлении нуждался сейчас Квинт.

— Для чего это? — Он не слышал, как в таблиний вошла Помпея. — Как ты можешь, Квинт, пить ночью да ещё один?!

В её голосе звучало недоумение и вместе с тем — брезгливость.

— Я не звал тебя. — Квинт, не глядя на неё, снова залпом осушил чашу.

— Ты — римский патриций, а не грязный варвар! Так… так пьют только варвары! — Негодование Помпеи было так сильно, что она сорвалась на крик.

— Тебе-то что за дело? — проговорил Квинт, скривившись, и стал цедить остатки вина в чашу с изумрудной гроздью.

— Это позор! Неужели ты не понимаешь, что губишь себя?! В чаше с вином горе не утопишь и вином не смоешь позор!

Помпея — он по-прежнему не смотрел на неё, но слышал её шаги и шумное взволнованное дыхание — подошла ближе.

— Если тебе так безразлична собственная судьба, то подумай хотя бы о своём будущем ребёнке, — тихо, но довольно жёстко произнесла она.

— Lupa[76]! — неожиданно выкрикнул Цепион и со злостью ударил кулаком по столу.

Помпея (не видя её лица, он знал, что на нём отразилось в этот миг) оторопела: прежде он не смел ругаться в её присутствии.

— Ты это о ком? — в растерянности пробормотала она.

— О вас… обо всех! — Снова громыхнул кулаком Цепион. Он хотел встать, но ноги не слушались его: он был уже слишком пьян. — Что она… что ты…

Тут он поднял голову, взглянул на стоявшую перед ним Помпею сумрачно, чуть изогнув книзу уголки губ, и прямо, с жестокостью, прежде ему несвойственной, сказал:

— Говоришь, я пью как варвар?.. А сама-то ты чем лучше? Отдалась мне прямо на земле… И теперь призываешь меня задуматься о судьбе выродыша, которого зачали в грязном квартале Субурры?!

Помпея побледнела и неосознанным (или этот жест что-то означал?) движением прикоснулась к своему круглому животу. Цепион ожидал увидеть слёзы на её глазах, но ошибся: неожиданно резко взметнулась в воздухе её рука — и он услышал звон пощёчины.

На этот раз он сумел подняться на ноги. От крови, бросившейся в лицо, горели щёки. Он медленно, глядя Помпее прямо в глаза, поднёс к щеке ледяную ладонь.

Она посмела..? Да… Она посмела…

Цепион почувствовал, как в груди закипела слепая дикая ярость: он мог бы убить Помпею одним ударом — его руки не отвыкли от тяжёлого меча. Он постарался овладеть собой; сжав руки в кулаки, процедил сквозь стиснутые зубы:

— Уйди.

Помпее не нужно было повторять дважды. Проводив её до порога тяжёлым мрачным взглядом, Цепион опустил голову, мазнул рукой по лицу — от виска к подбородку. Затем зябко встряхнулся и, подойдя к зеркалу на комоде, пристально всмотрелся в своё отражение.

Он заметно изменился: много морщин появилось на лбу и у глаз, веки отяжелели (от вина или от мрачных дум?), лицо похудело, и на нём теперь резко проступали скулы. И таким он стал всего-то в двадцать с небольшим лет! Он вдруг почувствовал себя старым, безмерно усталым, почувствовал, что попал в ловушку, из которой ему никогда не выбраться. И вспомнил Криспина…

Каждый по-своему видит смысл жизни… И по-разному его теряет…

— Господин, к тебе гонец от консула Цезаря. — Раб-номенклатор, шустрый малый родом из Сирии, замер на пороге в почтительном полупоклоне.

— Чего ему? — Не оборачиваясь и в зеркало наблюдая за рабом, спросил Цепион.

— Консул Цезарь желает видеть тебя! — Тот по-прежнему не разгибал спины.

— Передай гонцу, что я приду к Цезарю, как только буду готов говорить с ним. А сейчас… сейчас я нездоров…

После этих слов Цепион вернулся к столу, где стоял пустой кратер, молча взял чашу и допил остатки цекубского. Затем бросился на ложе и уснул.

… К дому консула его сопровождал тот же гонец, что приходил ночью: Цезарь не мог ждать дольше — в этот день он с легионами отправлялся в провинцию — и настаивал на встрече.