Юлия, дочь Цезаря

— И ты береги себя, отец… — Юлия ещё пыталась улыбаться, хотя душу её томила глубокая грусть.

Ей было тяжело расставаться с отцом: предстояла самая долгая (целых пять лет!) в их жизни разлука — и Юлия уже чувствовала себя странно одиноко. Она рано потеряла мать, но у неё оставались отцовская любовь, привязанность и понимание. Хотя иногда ей казалось, что отец слишком суров с ней и даже злоупотребляет своей властью в семье… Но что было теперь об этом думать, — всё равно она любила отца, как любил её и Цезарь.

— Если вдруг я не вернусь… — заговорив, Цезарь умолк (какая-то тень набежала на его высокий лоб) и немного погодя продолжил уже уверенней: — … или вернусь позже предполагаемого срока, что бы ни случилось, не отпускай от себя Помпея. Я передал тебя в его руки. Он твой муж, твой защитник…

Он снова чуть помедлил и прибавил:

— И ещё, Юлия. Пока Помпей с тобой, я спокоен не только за твою судьбу. В твоих руках судьба Рима — сохрани его для меня.

— Отец, что значит «если вдруг я не вернусь»? Для чего этот мрачный тон? Мы непременно увидимся снова, — сказала Юлия, также посерьёзнев, и пристально вгляделась в лицо Цезаря.

— Не стоит забывать, что мне предстоит, возможно, самая долгая и кровопролитная война, — задумчиво проговорил Цезарь. — И я совершенно не представляю себе, что меня ждёт в будущем, хотя чувствую, что замыслам моим всё же суждено сбыться. Ты никогда не интересовалась предсказаниями звездочётов-халдеев?

Юлия покачала головой.

— Ты же знаешь…

— Тогда отвечу словами более понятного тебе Архилоха[81]: «Лишь Зевсу ведомо, что будет впереди»…

Цезарь на миг отвернулся, видимо, чтобы скрыть волнение, затем, как бы желая успокоить Юлию, крепко сжал её руку.

— Мы увидимся, конечно, увидимся! Обещай сохранить для меня Рим — и я обещаю тебе вернуться!.. Когда-то я сказал своей матери: «Или я вернусь понтификом, или совсем не вернусь». Тебе же, дочь моя, я говорю: «Я вернусь: со щитом — и никак иначе». Ты ещё будешь гордиться победами своего отца, Юлия!

И, целуя её — на прощание — в последний раз, тихо прибавил:

— Я покидаю Рим, но сердце своё оставляю тебе…

Глава 19

«Цицерон шлёт привет Помпею. Не перестаю, поверь мне, Гней, думать о тебе и о дорогом Марке Катоне, а, следовательно, обо всём государстве. Клодий, с лёгкой руки Цезаря получивший трибунат, продолжает бесчинствовать: раздоры в Риме становятся всё необузданнее, настолько, что я начинаю терять всякую надежду на мир. Patres полагали, что с отъездом Цезаря в Галлию, они смогут восстановить старые порядки: будут вершить судьбы Рима как прежде, до его консулата. Год консульства Цезаря истёк, но в государстве, увы, всё так же неспокойно. И всему виною один человек — Клодий. Он изгнал из Рима Катона, благоразумие которого могло стать опасным для него, как стало опасным для Цезаря. Затем он обратился против меня, используя мне во вред всякие дела и всяких людей. Меня также обвинили в казни катилинариев, в сущности, в том, за что ранее превозносили. И никто не решился протянуть мне руку помощи. Положение дел в моём возрасте отвратительное и неблагоприятное, поскольку этот дерзкий мальчишка Клодий, судя по всему, задумал уничтожить меня. И ты, Помпей, более других заслуживаешь упрёка. Твоё бездействие губительно как для самого Рима, так и для тебя, ибо, я уверен, избавившись от меня, следующей жертвой Клодий изберёт тебя. Di te bene ament![82] И помни: я советовал тебе остерегаться Клодия».

Какое-то время Помпей, прикрыв ладонью глаза, оставался неподвижным; затем, нахмурясь, отложил свиток в сторону и зашагал по таблинию, обдумывая прочитанное.

«Демосфен» Рима снова взывал к нему с просьбой о помощи, которую он, Помпей Магн, зять Цезаря, не мог ему оказать. Он уже знал, что Цицерону отказали также консулы нового года Габиний и Пизон (к слову, тесть того же Цезаря), и не представлял, какое будущее ждёт «спасителя отечества» за пределами Рима. Но, что бы там ни случилось с Цицероном, это останется на его, Помпея, совести…

Кто-то постучал в дверь, и Помпей раздражённо воскликнул: «Войдите!», раздосадованный тем, что нарушили его уединение. Это не могла быть Юлия: обычно она входила без стука; это также не мог быть кто-либо из рабов: он велел не беспокоить его ни под каким предлогом.

— Помпея? — Он сильно удивился, увидев дочь. — Что с тобою? Что случилось?

Казалось, Помпея едва держалась на ногах; её глаза были красными от слёз, щёки пылали горячечным румянцем, губы запеклись.

Помпей быстро подошёл к дочери и пристально вгляделся в её лицо.

— Как ты сюда попала? Как Цепион отпустил тебя одну?! — Теперь он был не только изумлён, но и возмущён: со дня на день ожидалось рождение ребёнка, и Помпее не следовало бы выходить из дому.

— Отец, я не вернусь к нему, — слабым голосом произнесла Помпея и, видимо, теряя последние силы, покачнулась.

Помпей бросился поддержать её, и она, обняв его за шею, крепко прижалась к нему.

— Расскажи, что случилось? — сказал Помпей и, одной рукой бережно поддерживая её, погладил её по волосам.