Юлия, дочь Цезаря

— Что ты такое говоришь, Квинт?! — вскричала Юлия, в негодовании обретя дар речи. — Это — твоя семья, твой ребёнок…

Цепион остановил её неожиданно резким взмахом руки; что-то зловещее и грозное было в выражении его бледного измождённого лица.

— У меня нет желания признавать этого ребёнка своим, — чётко произнося каждое слово (как бы его речь не приняли за чудовищный бред безумца), молвил Цепион.

И немного погодя, глядя Помпею прямо в глаза тем же ледяным взором, прибавил:

— Я не могу назвать своим ребёнка от нежеланной нелюбимой женщины. И мне безразлично, что будут говорить обо мне на Палатине или даже во всём Риме.

После этих слов он вскинул свой упрямо выдвинутый вперёд подбородок, покрытый щетиной; лицо у него было надменно-бесстрастное.

Наступила напряжённая тишина. И Помпей, и Юлия были так ошеломлены услышанным, что на время оба точно онемели.

Понимает ли он сам, что говорит?.. Отказаться от ребёнка, зачатого в законном браке, от первенца… Это же неслыханно, жестоко, бесчеловечно!..

— Видят боги, я не хотел этого ребёнка! — Цепион будто читал их мысли. — Он был зачат и не в супружестве, и не в любви: случайная встреча, нелепый порыв… Мы оба виноваты…

Помпей слушал его и не хотел верить услышанному. Обрывки разговоров теснились в его голове: «… это случилось тайно ночью… эта любовь была так коротка… нелепый порыв…» — и с осознанием истины к нему пришла боль. Его дочь, дочь Помпея Великого, позволила мужчине развязать ей пояс целомудрия до свадьбы!.. Это был позор, о котором знали теперь четыре человека и который с этого мгновения должен быть поскорее забыт…

— И что же ты намереваешься делать? — стараясь казаться невозмутимым, снова заговорил Помпей. Его беспокоило как будущее дочери, так и судьба новорождённой.

— Развестись с Помпеей! — выпалил Цепион, не задумываясь. — Жизнь с ней невыносима и мучительна как затянувшаяся пытка. Какими бы ни были наши отношения с ней до сих пор, они не могут оставаться такими навсегда… Что до ребёнка, думаю, я уже всё сказал.

Помпей молчал, не замечая, что давно уже переминается с ноги на ногу: первый признак принятия какого-то важного, но ещё необдуманного решения. В голове у него вертелась мысль: «А если это убьёт Помпею? Ведь она, хотя и сказала, что не вернётся в его дом, всё ещё любит его».

— Подожди, Сервилий Цепион, дай ей окрепнуть, тогда я подготовлю её к разговору о разводе… Во имя всех богов, подожди, сейчас она ещё так слаба…

— Прости, но я не могу ждать. — Цепион упрямо сжал губы.

— Что же это такое?! — вскричал Помпей задыхающимся от гнева голосом: отказ Цепиона вывел его из себя. — К чему такая непреклонность?.. Я хочу знать…

— Хочешь знать?! — Цепион не дал ему договорить. Лицо его исказилось; заметно раздражаясь, он быстро заговорил: — Хочешь знать, тогда слушай. Наш брак с Помпеей, который ты так торопился устроить, с самого начала был обречён на неудачу. С Фавстом ей было бы куда спокойнее…

Он ухмыльнулся и, с вызовом глядя Помпею в глаза, продолжил:

— Ты всегда придерживался мнения «Не важно, кому назначалось, важно, кому досталось» во всём: в выборе ли провинций, магистратур ли, или… невест. Однако на этот раз, в случае с собственной дочерью, ты ошибся. И ошибся жестоко. Но всему есть своя цена.

— Это… месть? — В бессильной ярости Помпей сжал кулаки и ближе подступил к зятю.

Они стояли друг против друга уже не как люди, связанные родством, но — как непримиримые враги. Все покровы спали. Но если Помпей ещё владел своими чувствами, то на лице Цепиона отражалась ничем не прикрытая лютая ненависть.

— Месть?! — Это был крик, вырвавшийся у Цепиона с мучительной болью.

Он быстро взглянул на Юлию, которая безмолвно стояла чуть в стороне, и, встретив её взгляд, как будто овладел собой.

Потом, глядя на Помпея в упор, он тихо и явно угрожая произнёс:

— О, ты ещё не знаешь, какой может быть моя месть! И лучше бы тебе этого никогда не узнать…

— Чтобы мстить, нужно уметь ненавидеть, — заметил Помпей, точно желая убедиться, так ли серьёзны его угрозы.

— Это умение, поверь, я постиг в совершенстве! — отозвался Цепион уверенно и дерзко и, не дожидаясь продолжения ставшего бесполезным разговора, исчез в саду, где между деревьями белели мраморные изваяния дриад[83].

Глава 20

Возбуждённая толпа гудела, как потревоженный улей; время от времени в ней раздавались бойкие выкрики и грубая брань. Плохо выбритые, облачённые в грубые домотканые туники, вооружённые камнями и горящей паклей люди окружили мраморный особняк. Мгновение — и порыв ветра, раздувая пламя, метнул искры в сгустившиеся сумерки. Сухие листья на деревьях, плотной стеной окружавших дом, тут же занялись огнём; языки пламени взвились над кровлей.

Четыре могучих темнокожих раба остановились напротив горящего особняка и бережно опустили наземь роскошный паланкин. Сидевший внутри него человек раздвинул занавески, высунул голову и, разглядев в толпе вожака, жестом поманил его к себе.