Юлия, дочь Цезаря

— Ну, во-первых, Цезаря нет в Риме; во-вторых, я не вижу иного пути заставить сенат пойти хотя бы на частичные уступки. Отцы злорадствуют по поводу нанесённых тебе оскорблений, считая тебя наказанным за предательство по отношению к Цицерону. Помирись с Цицероном, попроси у него прощения, прости мне мою прямоту, или сделай вид, что раскаиваешься, ибо он ни за что не пожелает вступить с тобой в переговоры, пока будет таить обиду. И помни: чем дольше ты будешь тянуть, тем больше завоюет себе сторонников Клодий.

Помпей не успел ответить — в эту минуту в таблиний, еле переводя дыхание, вбежал слуга Катона.

— Что случилось? — сердито спросил Катон.

Слуга, всё так же прерывисто дыша, прошептал на ухо хозяину несколько слов и покосился на Помпея.

— Прости, я должен огорчить тебя… — пробормотал Катон, растерянно глядя на гостя. — Юлия…

Помпей мгновенно стал белым, как полотно.

— Что… что с ней? — заикаясь, холодея от дурного предчувствия, спросил он.

— Она уехала из Кампании следом за тобой… Она в Риме…

Не дослушав Катона, Помпей вскочил с кресла и со всех ног бросился к двери.

«С ней всё в порядке… Да и что бы могло случиться?.. Скорее всего это ловушка. Меня просто хотели выманить от Катона», — успокаивал себя Помпей по дороге к дому. Однако, видя, как Аврелия с трясущимися руками приближается к нему, он понял, что случилось нечто ужасное, непредвиденное, и предчувствием тяжкого горя сдавило горло…

Глава 24

Цепион провёл больше месяца в горах, скрываясь в альбанском поместье отца. Он бежал из Рима тотчас после неудачного покушения на Помпея, решив не играть с судьбой. Узнал ли его кто-то в толпе? успел ли сам Помпей разглядеть его лицо?.. Порой ему казалось, что, если бы задуманное им свершилось, он сам отдал бы себя в руки правосудия — так, по крайней мере, все узнали бы, что Помпей стал жертвой собственной подлости. Теперь же ему нужно было выждать какое-то время, чтобы, во-первых, понять, подозревают ли его в покушении, а, во-вторых, придумать новый план. И, готовясь к возвращению в Рим, он внушал себе, что права на ошибку у него больше нет. Он знал, что должен остаться верным ненависти к тому, кто заслуживает лишь ненависти…

Квинт лежал в полумраке, в бессильной злобе сгибая и разгибая пальцы рук. Здесь, в деревенской глуши, никто не видел его искажённого ненавистью и страданием лица. И тем более никто не мог заглянуть в его гибнущую душу…

Тянулись унылые дни. Но однажды ранним утром без стука распахнулась дверь, и вошёл Клодий. Он бодро приветствовал Квинта и тоном, не терпящим возражений, заявил:

— Хватит забиваться в горные ущелья, точно таракан в щели! Укладывай вещи — поедешь со мной в Рим! Нас снова ждут великие дела на благо родины и подвиги, которые немеркнущей славой покроют наши скромные имена!

Клодий явился, такой же разодетый и самоуверенный, как и в прошлый раз, когда Квинт был с ним на Форуме. Как будто всё было вчера…

— Как ты меня нашёл? — обеспокоенно спросил Квинт; он настолько растерялся, увидев Клодия, что в первую минуту подумал, будто тот приехал, чтобы арестовать его.

— А что, разве ты в самом деле прятался? — удивился Клодий, вытаращив на него свои нахальные удивительно синие глаза.

Что-то удержало Квинта назвать гостя неумелым притворщиком.

В нём вдруг поднялась бешеная ненависть к Клодию, ибо всё пошло не так, всё пошло наперекор. Все те узы, которые, как он думал, напрочь связали его с этим решительным и дерзким человеком, были разорваны. Клодий больше не соответствовал образу спасителя, или, вернее, он им никогда и не был. Квинт больше не смотрел в глаза Клодию, страстно ища в них то, что придало бы ему силы. Готовое прорваться наружу негодование и столь же сильное желание дать себе волю и разоблачить Клодия в трусости сменились холодным презрением.

— Послушай, ради тебя я проделал долгий и утомительный путь, — беспечно продолжал Клодий, не замечая перемены в настроении собеседника. — Возможно, у тебя есть недурное вино. Как насчёт того, чтобы смочить горло, дружище?..

Они выпили, и Квинт постепенно стал возвращаться к жизни, беспокойно осматриваясь и мотая головой. Наконец он обратился к Клодию:

— Так зачем ты приехал за мной? — В его голосе больше не было подозрения, он задал свой вопрос лишь из любопытства.

— Друг мой, — начал Клодий, подавшись вперёд, — я принёс тебе весть, которой предстоит изрядно взволновать по меньшей мере два уважаемых семейства: твоя бывшая жена, Помпея, в тягости. Фавст на радостях уже велел украсить свой дом как будто наступили Матралии[84].

— Рад за Помпею, — сухо ответил Квинт. В нём снова поднялась волна злости: отчего Клодий тянет? отчего не скажет напрямик, что ему нужно?

— Надеюсь, Фавст выразит тебе свою благодарность, — подхватил Клодий, — ведь это тебе он обязан своим теперешним счастьем. Если бы ты не выставил Помпею из своего дома, не думаю, чтобы она когда-нибудь согласилась стать женой Фавста…

Не успел он закончить фразу, как Квинт судорожно схватил глиняную бутыль и разбил её о стол; остатки великолепного цекубского смешались с черепками.