Юлия, или Новая Элоиза

О, прости, любезный друг, за невольные упреки и не бойся, что я пущусь в долгие рассуждения, как, впрочем, следовало бы. Я понимаю, сейчас не время сетовать — быть может, уже никогда наша любовь не будет так свободна; не хочу скрывать от тебя своих страданий, но не хочу и огорчать тебя. Ты должен знать о них, — но не обременяй ими свою душу, а облегчи мою. Ведь только на твоей груди я могу излить свою печаль. Ведь ты — мой нежный утешитель. Ты поддерживаешь мое поколебавшееся мужество. Ты питаешь в моей душе склонность к добродетели, даже после того, как я потеряла ее. Без тебя и без милой моей подруги, рука которой так часто с нежным сочувствием утирала мои слезы, я уже давно зачахла бы от смертельной тоски! Но ваши нежные заботы поддерживают меня. Пока вы меня уважаете, я не могу унизить себя, и я с отрадой думаю о том, что ни она, ни ты не любили бы меня, если б я заслуживала одного лишь презрения. Я лечу в объятия милой кузины — вернее, нежной сестры, — чтобы излить свою невыносимую тоску. Приходи же нынче вечером, верни моему сердцу утраченную радость и спокойствие.

ПИСЬМО XXXVIII

К Юлии

Нет, Юлия, я должен видеть тебя ежедневно, — так хороша была ты вчера. Я все больше подпадаю под твои чары, любви моей суждено непрестанно усиливаться и расти. Ты для меня — неисчерпаемый источник все новых и новых чувств, о коих я даже не мог помышлять. Какой непостижимый вечер! Какое неизведанное наслаждение подарила ты моему сердцу! Какая волшебная печаль! О, томление умиленной души, ты сладостнее всех бурных удовольствий, безудержной веселости, упоительной радости и восторгов, которые вкушают влюбленные в огне неистовых желаний. Спокойное и чистое наслаждение, чуждое чувственных утех, никогда, о, никогда живая память о тебе не изгладится в моем сердце! О боги! С каким восхищением, с каким жаром смотрел я на двух нежных красавиц, когда они сидели, трогательно обнявшись, когда одна склонилась головкой на грудь другой, когда их сладостные слезы смешались и орошали твою прекрасную грудь, — так небесная роса увлажняет распустившуюся лилию! Я ревновал к их нежной дружбе! Даже находил ее более привлекательной, чем сама любовь, и негодовал на себя, что не могу предложить тебе столь же отрадное утешение, не нарушив его вспышками страсти. Ничто, ничто на свете не может вызвать столь сладостное умиление, как ваша ласковая дружба, и, право, чета нежнейших любовников не произвела бы на меня более чарующего действия.

С какой страстью влюбился бы я в тот миг в милую кузину, если б не существовала Юлия. Да нет же, то сама Юлия распространила свое непреодолимое очарование на все, что ее окружало. Твое платье, убор, перчатки, веер, рукоделие — словом, все то, что дышит тобой, восхищало мои взоры и пленяло сердце, — от тебя одной исходило все очарование. Довольно, моя нежная подруга! Ты доведешь меня до такого опьянения, когда уже перестают ощущать в нем радость. То, что ты заставляешь меня испытывать, близко к исступлению, и я боюсь, что в конце концов сойду с ума. Позволь мне, по крайней мере, вкусить забвение, познать блаженство. Позволь мне насладиться неизведанным восторгом, более возвышенным, более упоительным, нежели все то, что я знал о любви. Да как ты смеешь почитать себя презренной? Ужели страсть лишила и тебя рассудка? Мне кажется, для смертной ты даже слишком совершенна. Я не поверил бы, что ты — земное создание, если б всепожирающий огонь, охвативший все мое существо, не сочетал меня с тобой и я не увидел, что мы горим одною страстью. Нет, никто на свете не знает тебя. Даже ты сама себя не знаешь. Только мое сердце тебя знает, понимает, воздает тебе должное. Юлия моя! Я не так почитал бы тебя, если б только боготворил. Ах, будь ты всего лишь ангелом, сколько прелести утратила бы ты!

Скажи, может ли еще увеличиться страсть, подобная моей? Не знаю, но чувствую, что может. Твой образ всегда со мною, но за последние дни он, еще более прекрасный, чем обычно, особенно преследует и мучит меня, и нигде, ни на миг нет мне избавления. Право, мне кажется, что ты, окончив свое последнее письмо и уйдя из шале, где ты его писала, оставила там свой образ и меня вместе с ним. С той поры как зашла речь о свидании на лоне природы, я трижды отправлялся побродить за город, и каждый раз ноги сами несли меня в одну и ту же сторону, и каждый раз надежда на сладостное свидание казалась мне все упоительней.

Non vide il mondo si leggiadri rami,

Ne mosse'l vento mai si verdi frondi.[54]