Юная Спасительница (СИ)

— Все мне хотят наподдать, — язвительно бросаю прежде, чем предпринять меры по побегу из комнаты отца. Тяжесть собственного туловища клонит меня назад, так что я «впечатываюсь» в мебель. — Я так устала, что вряд ли мне нужны еще успокоительные.

Уставляюсь на стоящий в углу комнаты аквариум. Когда-то он был наполнен водой, а в нем наверняка плавала стая мелких рыбок. Или не мелких. А сейчас там ничего и никого. Представляя, как какая-нибудь золотая рыбка наверстывает круги, я безвольно вспоминаю о Дэриле и Карле. Что с ними, — единственный из всего перечня заданных сегодня вопросов, ответ на который я жажду получить так сильно.

— Они работают. А ты сейчас посидишь здесь, пока я пойду и отдохну от тебя и рутины.

В папином личном словаре термин «отдых» подразумевает под собой ничто иное, как жаркий секс с женами. В последнее время он перестал открыто говорить об этом, маскируя это и отдыхом, и важными делами… Я рада, что в жизнь отца наконец внесено понятие цензуры.

Вздыхает и щипает себя за переносицу, скрывая изнеможение. Наконец в комнату пожалует Портер. Я взвиваю и устало интересуюсь, зачем же мне нужен надзор.

— Потому что тебя выпусти на улицу, ты всем ходячим головы своей пушкой продырявишь, а так хоть в комнате посидишь и силы побережешь.

Ох, как же ты меня плохо знаешь.

========== Глава 22. Долгожданная фортуна ==========

Закрепив меж двух пальцев зажженную сигарету, я небрежно стягиваю резинку и ерошу длинный волос; треплю, космачу — делаю, казалось бы, что угодно, лишь бы выглядеть нерадиво. Впрочем, я и сама осознаю, что мне гораздо комфортнее в облике неряшливого парня.

Как же угнетает то, что мне приходится сидеть сложа руки и терпеть мозолящего глаза Портера. Мысли поглощены сразу несколькими образами: потерявшим веру в меня отцом и плененными товарищами из Александрии. Столько вопросов охватывают мой разум и не дают покоя. Зачем отцу нужно так изощряться и почему бы просто не взять все, что подано на блюдечке? Зачем он подослал именно Юджина, и даже если он намерен предостеречься от повторных инцидентов, почему Юджин?

Раскаты грома уже давно перестали наводить панику, а дождь, который в последнее время хлещет как из ведра, больше не заставляет мерзнуть или ежиться от одной лишь мысли о нем. Юджин усердно разглядывает одну из настенных полок, на которой красуются надбитые чашки и ваза с засохшими фиалками.

— Всегда любила фиалки, — спонтанно слетает с губ. — Потому что они фиолетовые.

Юджин несносен; выдерживает паузу, прежде чем ответить. Прежде, чем протянуть слово, состоящее из четырех букв с таким выражением лица, будто я выдала что-то чересчур личное.

— Мило.

Проглядев между потрепанными временем посудинами подобие фотографий, я спешу потянуться к ним.

— Что ты творишь? — недовольничает Портер, однако я не изволю отмазаться и снять с себя обвинения. Пусть это и принадлежит отцу, я все равно склонна к варианту обыскаться.

Касание дарует целый поток тепла, расходящегося по всему телу, а взгляд вызывает славное покалывание. Вздрагивающими пальцами обвожу застывшие в кадре фигуры, отчего по кончикам будто бьет током. Электрический заряд придает мне сил перевернуть тусклый снимок и бегло пройтись по вырисовавшимся сзади блеклым буковкам.

Воспоминания оказываются моей ахиллесовой пятой. Сердце падает в ноги, но зрачки не перестают путешествовать по тексту. Кажется, я перестаю дышать, когда узнаю, что этой фотографии лет эдак десять. И я на ней еще совсем мелкая… Неужели все эти годы он хранил память о нашей семье?

Темнота. Смыкаю влажные глаза и, свернув губы трубочкой, стараюсь отдышаться. В окружающем меня черном пространстве появляются танцующие тени ярко-желтых цветов. Среди них выделяется та «самая»: широкие плечи и главный атрибут, по которому я его узнаю везде.

«Дам я тебе пострелять, малая. Только не заебывай».

Черт, как же не хватает его глубоко голоса с нотками пренебрежения, коверканием слов и аналогом акцента, который наследуют обормоты и реднеки.

Иногда мы обменивались улыбками и пожеланиями остаться целостными, однако ничего из ряда вон выходящего; не было ни нежности, ни громоздкой привязанности. И теперь я чувствую нехватку превентивности Диксона. Я заглядывала ему в глаза и озаряла той самой кошачьей ухмылкой, которую, как говорили окружающие, запомнит каждый. Улыбку, тянущуюся тонкой нитью от уха до уха. Стеклянный взгляд и опущенные брови придают некой скрытности и агрессивности. В такие моменты я знала, что Дэрил слегка напуган неизвестностью. И это меня забавляло сильнее. Он сотни раз подряд отшивал меня и прикрикивал, чтобы я, цитирую: «отъебалась». Тем не менее я стояла на своем и не отступала. Да и Дэрил особо не сопротивлялся, иначе бы мне ничего о нем не было известно: ни о его брате, ни о спившемся отце — ни о чем и ни о ком.

«Приди в себя, Лоуренс. Это уже не твой отец. Даже Дэрил-мать-его-Диксон сердечнее твоего предка», — не устаю повторять себе.