Юноша

Левашев написал книгу «Записки военкома». Книга пользовалась большим успехом. Это была одна из первых книг о Красной Армии.

Левашев объяснился Нине в любви.

Нина смутилась.

— Ты знаешь, я никак не могу себя представить твоей женой. Ты мне — как брат, — добавила она серьезно.

Левашев помрачнел. Потом долго говорил о том, что вторую книгу он напишет о любви, и очень хвалился:

— Это будет замечательная книга! Это будет такая книга!.. А ты знаешь, Нина, — сказал он вдруг тише, — сколько я пережил, когда получил твое письмо про Остасько? Ведь я в тебя был давным-давно влюблен, но не смел об этом говорить.

Нина переехала в университетское общежитие, на Волхонку. Она училась на факультете общественных наук. У Левашева она познакомилась с Владыкиным. Он тоже, побывав на фронтах, недавно демобилизовался из армии. Владыкин учился в Художественном институте на живописном отделении.

Ему очень понравилась Нина. Не было дня, чтобы он не бывал у нее на Волхонке или в университете. Нина относилась к Владыкину равнодушно, но когда он предложил ей переехать к нему (у него была отдельная комната), она согласилась. Ее подкупала непосредственная большая любовь Владыкина к ней. А главное, она считала Владыкина сильным человеком.

Нина настояла: он бросил рисовать диаграммы для учреждений, плакаты для кино и мелкие рисунки для еженедельных журналов и начал писать картину, о которой так много говорил в начале их знакомства. Он Нину слушался и много работал. Часто брали сомнения. Не верилось в собственные силы. Уныние и слабость овладевали им. Он охотно вернулся бы к диаграммам, посредственным плакатам и мелким рисункам. Спокойней и прибыльней. А голодать трудно. И еще огорчало, что Нина худо одета и ходит в стоптанных туфельках. Нина презирала слабость. Она требовала, чтоб Владыкин весь свой талант, все свое умение отдал настоящему, искусству. Это вдохновляло его, и он с большим рвением брался за свою будущую картину.

Прекрасно работается, когда рядом любимый друг помогает мыслить и верит в тебя.

Счастье!

Через год он закончил картину и стал известным художником. Но к этому времени Нина и Владыкин жили менее счастливо.

4

После посещения Владыкиных Миша был уверен, что Нина непременно на следующий день придет смотреть его картины. Он ждал ее два дня. Уходя в столовую, предупреждал швейцара, что сейчас вернется. Наспех пообедав, спешил обратно.

— Меня кто-нибудь спрашивал?

— Вас никто не спрашивал.

Хмурый, он ходил по комнате и злился.

«Почему она не идет? Ведь твердо договорились».

Прислушивался к шагам в коридоре: думал, вот-вот постучит в дверь и войдет Нина.

«Здравствуйте», — скажет она, как тогда, и кивнет каштановой головой. Миша ее встретит сурово. «Нет. Я ее встречу как долгожданного товарища. Мне она нравится. Я хочу с ней дружить. Она посмотрит мои работы…» — «В ваших картинах много мыслей». — «Да? Это самый приятный комплимент. Искусство без мыслей — убого. Вино без алкоголя». — «Очень талантливо. Ни на кого не похоже». — «Я к этому стремлюсь. Все то, что перед вами, — это пройденный этап, Нина. Это только въезд в страну моего творчества…» Надо проще выражаться. Опять эта «сентябрьская медь»…

— Но почему она не идет, черт возьми! — воскликнул Миша. — Не могу же я ждать ее вечно!

Нина не приходила и не звонила.

Вечером вдруг стало определенно, что он ожидает зря.

«Ты идеалист, Миша: еще веришь, что в этом мире кто-то кем-то интересуется. Всегдашняя твоя близорукость. Сверни холсты, спрячь рисунки и успокойся. Никто к тебе не придет, и никому ты не нужен, пока живешь в неизвестности. Идеалист — ищешь дружбы! Больше твердости и равнодушия… Мадам Владыкина не соизволила прийти. Я не нуждаюсь в вашем мнении, товарищи Владыкины».

Миша нервно докурил папиросу и стал убирать картины, решив с завтрашнего дня «завоевать Москву», как он выразился иронически.

В это время тихо приоткрылась дверь и скрипучий голос спросил:

— Можно войти?

Не дожидаясь ответа, в комнату вошел человек слишком высокого роста и тонкий, как единица. Удлиненный череп его казался отраженным в самоваре. Человек стоял посредине комнаты, черными глазами удивленно смотрел на Мишу и на картины.

— А где Праскухин? — проскрипел он, выдавливая слова.

— Уехал в Ковно, — ответил неприветливо Миша. — Вам что угодно?

— Мне? Папиросы. Я без курева не могу работать, — произнес он печально.

Миша предложил папиросы.

— Можно взять штук пяток?

— Берите.

— Завтра верну. Мы с вами живем в одном коридоре. Значит, Праскухин уехал, — сказал он и сел в кресло, вытянув далеко вперед ноги. — Выкурю и пойду. Я не мешаю?

— Нет.

Миша продолжал убирать свои работы, развешанные им специально для Нины.

— А как вы попали к Праскухину?

— Я его племянник, — с ухмылкой ответил Миша, не оборачиваясь. — Он на время своего отъезда уступил мне комнату.

— Вы художник? Приехали в Москву за славой?

— Да. За славой, — вызывающе подтвердил Миша, подошел к столу и тоже закурил.