Юность, 1973 № 02

И мы приходим к роднику
и отражаемся в кринице:
из собственных горячих губ
воды приходится напиться!
«Природа, Родина, народ…»
Слова в сознанье оживают,
их не напрасно корень «род»
в одну семью объединяет.
Я к влаге бережно приник,
я пью студеными глотками,
и слово звонкое «родник»
одними вспоено корнями!
У нас завидная судьба:
мы словно пьем живую воду,
всё глубже познаем себя,
всё ближе и своему народу…

* * *

Это молодость просто была!
Это кровь молодая играла,
и состав пролетал, как стрела,
по студеным туннелям Урала.
Это молодость просто была…
Мы стояли у окон вагона,
а состав пролетал, как стрела,
и свистел на сквозном перегоне…

ЕВГЕНИЙ ТАРЕЕВ

Ну к чему мне,
к чему мне,
к чему мне
Знать всё то, что у вас на уме!
Я хотел бы в далёком чуме
Слушать песню о Колыме.
А вы слышали, как орочёлка
Под студеный наплыв снегов.
Чуть покачиваясь, без умолку
Свою песню поет без слов!
С этой песней легко и тяжко —
Сквозь ветра и колючий мрак.
Млечный Путь мне казался упряжкой
Быстроногих копымских собак.
В этой песне ни слез, ни посулов.
Из нее, как миры из ночей,
Выступают тяжелые скулы
Низкорослых людей-орочей.
В ней услышу я бег оленей
И увижу, как видеть отвык,—
Обдирает солнце колени,
Забираясь на материк.

В порту

Пароходы. Трубы. Трапы.
«Вира! Майна!» Крик и смех.
Якоря поджали лапы
И над морем держат верх.
На плечах от грузов меты.
Мускул к мускулу — гора.
В перекурах с сигаретами
Уживается махра.
День тут выпуклей и резче.
И над бездною воды
Вьются, стелются, трепещут
Разномастные чубы.

Р. РОМА ОТКРЫТИЕ

рассказ

Этот ленинградский мальчик впервые проводил лето в Молдавии.

Он с утра убегал из дома и шёл куда глаза глядят, раздвигая густую траву и цепкий кустарник, спускаясь в маленькие долинки и взбираясь на горячие от солнца холмы. Однажды он забрёл на дно огромного оврага, разверзшего землю метров на тридцать вглубь. Высокие зелёные стены его, поросшие деревьями, кустами и травами, зубчато врезались в небо.

Когда мальчик шёл по узкой тропе вдоль стены оврага, он внезапно увидел ежа. Сначала они оба, ёж и мальчик, затаились — ёж в страхе перед опасностью, мальчик в неукротимом ожидании нового.

С добрым любопытством, терпеливо стоял он возле нестрашного колючего шарика, завоевывая его доверие.

Наконец ёж развернулся, выпростал ножки, одетые в мохнатые штаны, высунул из-под колючей чёлки острое рыльце, стал похож на крошечную свинью и деловито побежал дальше, не обращая внимания на преследующие его шаги.

«Наверное, я кажусь ему громадным и страшным, — думал мальчик. — Я раз в пятьдесят больше него. Интересно, ежи доживают до одиннадцати лет?.. Вот, свернулся! Это он защищает свой пушистый белый живот. Иглы только на спине. Посмотрю-ка! — решил он и протянул руку, чтобы поймать ежа, но передумал. — Я испугаю его, а ведь он уже меня не боится».

Вдруг мальчик остановился. Он почувствовал прохладный сквознячок, очень заметный в жарком летнем воздухе. Сквознячок пахнул сыростью и еще каким-то незнакомым острым запахом. Мальчик оглянулся и увидел в стене оврага чёрный, полукруглый зев пещеры. Он шагнул внутрь, и сразу мрак окружил его, а сырая, подвижная прохлада обняла за плечи. Мальчик настороженно остановился, вглядываясь в тёмную тишину, и вдруг услышал над собой легкое шуршание, царапание и шорох — признаки чьей-то таинственной жизни. Ему стало страшно, и он выбежал на теплую солнечную тропинку.

«Чего это я испугался, как маленький? — подумал он, опускаясь в высокую острую траву. — Надо же посмотреть, кто там живет, кто это шуршит и царапается наверху. Наверное, я трусливый какой-то, — продолжал он огорченно думать, уже вставая. — Не может быть».