Юность

Подобрав подол, ускорил… ускорила шаги, отчаянно делая вид, што вот боюсь-боюсь! Сердобольная питерская публика, независимо от политических пристрастий, расступалась, и мне не пришлось протискиваться в сгущающейся толпе.

В один миг толпа приблизила меня к богатому экипажу, где соскочивший с облучка кучер отчаянно лаялся с кем-то, мне невидимым. Сановный же его хозяин, затянутый в расшитый золотом мундир на тугое брюхо, невольно вслушивался в перебранку, постукивая пальцами по висящей на левом боку придворной шпажонке. Обернулся…

… и я узнал ненавистную физиономию князя Лобанова-Ростовского[78] из того памятного списка. Он же — в авиационном комитете… не самая крупная вошь, но кусучая.

Глаза у меня сделались совершенно отчаянными, и… стареющий ловелас понял это несколько иначе. Крутанув ус, он улыбнулся ласковой улыбкой бывалого педофила и повёл рукой в сторону экипажа.

Шаг навстречу… улыбка князя стала совершенно масляной…

… и острая шпилька для шляпки вошла ему в висок.

Я же, обогнув лошадей, поспешил прочь и вскоре выбрался из толпы на простор, торопясь прочь. Не слышно было ни свистков городовых, ни погони… а стало быть, ушёл!

Евгению Константиновну я застал в лихорадочных сборах. По всем её покоям разбросаны наряды, украшения и какие-то очень женские штучки, назначения которых я так и не смог понять, несмотря на почти неделю девичьего бытия.

— Я с тобой, — решительно заявила она, и в глазах её метался отчаянный страх и решимость.

— Не бойся! — принуждённо засмеялась женщина, кусая губу, — Не настолько с тобой!

— Просто… это мне идёт? — она приложила платье прямо к пеньюару.

— Э-э…

— Ясно, — платье решительно полетело в валяющуюся на ковре кучу тряпья, — оставлю.

— Всё никак не решалась, — Евгения Константиновна села на кровать, — он страшный… страшный человек! Солидный такой… с орденами… когда он меня из хора выкупал, я от счастья в себя придти не могла! Знаешь же, что это…

Киваю осторожно…

— Знаешь… думала, ну и что, что старый! Он не противный был, ты не подумай! Подтянутый такой, зубы все… Несколько лет и ничего, дом вот… в актрисы помог… но дальше я сама! Своим талантом!

— А он, — губы её побелели, но имя так и не было произнесено, — чем дальше было мужское… бессилие, тем больше ревновал и с ума сходил!

— А уйти?

Она замотала головой.

— Пыталась. Потом в… больнице лежала, в психиатрической… так вот. Не приведи Господи ещё раз!

— Ты думаешь, — женщина пристально взглянула на меня, — я так уж… сапфическую любовь воспеваю? Ну то есть, теперь-то! Был у меня… сердечный друг.

— А он… — она развела указательный и средний палец, а потом опустила их к тазу и сделала стригущее движение. Лицо Евгении Константиновны сделалось совершенно помертвелым, — так вот… а потом — в Неву, якобы самоубийство.

Бубенчики мои чуть в живот со страху не втянулись, потому как… верю, ох и верю! Наслушался о нравах тех, кто имеет право… С такими вещами на Хитровке сталкивался, что история эта едва ли не на Рождественскую тянет.

— Я потом… — совсем тихо сказала она, — даже когда уверена была, что… Не могла уже с мужчиной, каждый раз вспоминала… на моих же глаза всё. Так только… как с тобой…

— Потом уже могла, — горячечно воскликнула она, — имя уже заработала, и… а поверишь ли, как цепями невидимыми к ненавистному приковали! Рот не могла раскрыть, как… как рабыня! А сейчас вот… я с тобой, ладно?

— Ладно, — согласился я и был опрокинут на кровать…

— Знаешь… — сказала Евгения мечтательно, — я бы хотела напоследок гадость сделать. Такую… масштабную!

— Слушай! — вскочила она, — Ты же революционер и ниспровергатель?!

— Я? Ну…

— Давай что-нибудь такое… революционное? Я дверью хочу хлопнуть, понимаешь?

— Хм…

— Песню или портрет… как тогда! — женщина подмигнула лукаво.

— Всё-то ты… — заворчал я, — хм… у тебя есть доступ к типографии и надёжные люди?

— Да! — она запрыгала, как маленькая девочка, получившая лучший в жизни подарок.

— Тогда… — я задумался, прикидывая свои знания с возможностями этуали, и… — это будет забавно.

Затаив дыхание и прикусив полную нижнюю губу, Евгения Константиновна установила свечу под верёвкой, удерживающей связку воздушных шариков, рвущихся в небо. На щеках её выступил нежный румянец, а глаза блестят озорно… необыкновенно хороша в эти минуты! Не отпустил бы никогда… если б любил.

— Чуть повыше, — подсказал я ей, — нужно, чтобы свеча не сразу пережгла верёвку, а дала нам время отъехать.

— Около часу горит, — с ноткой сомнения сказала она, двигая свечу, — так?

— Примерно, нам большая точность не нужна.

— Ага…

Покинув наконец сарай, крышу которого озадаченный дворник разобрал для ремонта, я вызвал извозчика, и получасом позже мы подъезжали к порту. Видя повсюду следы пуль, выщербивших стены, а кое-где и огня… или крови, мы только переглядывались но молчали.