Юность

— Да я што?! — отстранившись чуть, всплеснула горничная руками, уловив недовольство Марии Ивановны, — Ходите, Господь с вами! Дело-то богоугодное, только больно уж, прости Господи, вшивотное! Ромашкой обсыпаетесь, а нет-нет, да и принесёте насекомую. Я-то што — привышная, да и пожила, а вот за-ради Наденьки вы б побереглись! Ей-ей, не за себя переживаю, а за барышню! Не кажная вша тифозная, оно и так. Но ведь коли принесёт в гимназию раз, да другой, оно ж и тово… невеста ведь, неудобно ж! Разговоры ж пойдут, и даже если промеж собой, да долго ли до других донесть!?

— Не ворчи, — привышно отозвалась Гиляровская, но кажется, всё ж таки призадумалась, — да и не будет сегодня… хм, персоналий с вошками.

— Я хоть и иду по делам оборванским, — поддразнила она горнишную, сощурив весело глаза, — но сегодня наш попечительский комитет собирается по делам сугубо благотворительным. Будем пить чай и разговаривать.

Она чуть вздохнула… дамы из благотворительного комитета натуры вполне дельные, вот только бы поменьше им светскости и побольше дельности! Но што есть, с тем и работаем!

— Ну хоть бы и так, — пробурчала для порядку Татьяна, подавая шляпку Наде, — а всё едино — неспокойно на душе, остались бы вы дома, хозяюшка?

— Ох, Татьяна, — улыбнулась Мария Ивановна, — вечная ты перестраховщица, вечно-то у тебя на душе неспокойно, да блазниться всякое.

— Так не впусте ж! — всплеснула руками упёртая горнишная, вздёрнув подбородок, — Студенты опять воду баламутят, известные безобразники! Оно ж…

— Всё, — прервала её монолог женщина, выходя за дверь, — в Москве вечно што-нибудь происходит, так што ж теперь, дома отсиживаться? Да и недалеко мы, на Тверском бульваре квартира. Пошли, Наденька.

По лестнице застучали каблучки, эхом отдаваясь в парадном.

— А хоть бы и так, — пробурчала Татьяна уже за закрытой дверью, оставляя за собой последнее слово. Проверив замок и засовы, она обошла квартиру, заложив руки за спину. Покачавшись на носках перед шкафчиком с наливками, вздохнула шумно, и отошла было, но тотчас почти вернулась назад.

— Так ить… выдыхается же… — она неуверенно потопталась перед шкафчиком, — да и не убудет, от рюмочки-то!

С рюмочки началось, а получасом позже Татьяна сидела на кухне с несколько раскрасневшимся лицом. Шумно отдуваясь, она сёрбала хозяйский кофий, отставив по-барски мизинчик. Не то штобы и шибко вкусно, какава куда как вкусней будет! Но и сказать етак невзначай среди ково надо, што позволяет себе, это дорогово стоит. Статус в обществе!

Сделав глоточек, горнишная неспешно обшаривала глазами стол, выбирая — чем бы закусить? Взять ли што мясное из нарезанных по чуть ветчин и колбас, или черпануть ложечкой кизилового варенья. Или может быть, ватрушку? Муки выбора делали её лицо одухотворённым и возвышенным, а нависшая над столом рука со сложенными щепотью пальцами так и просилась на картину с благочестивым сюжетом.

Вздохнув ещё раз, она начала переворачивать разложенный на столе пасьянс, слизав мимоходом капельку оброненного варенья с дамы пик. Пасьянс упорно не сходился, ну вот как сглазил кто!

— Поучать тебя не буду, — наставляла на ходу Мария Ивановна, чуть повернув голову, — ты барышня почти взрослая и вполне разумная. Об одном только прошу — больше слушай и меньше говори.

Девочка только вздохнула еле слышно, поведя плечами.

— Знаю, што ты у меня умница! — рассмеялась женщина, уловив недовольство дочки, вступающей в тот сложный возраст, когда хочется всё делать наперекор, — Помни просто, што это не твои гимназические подруги, а по большей части — скучающие дамы большей или меньшей степени светскости, находящие благотворительность развлечением.

— Помню, — смиренно отозвалась Надя, — дамы эти фору иному жандарму дадут в стремлении покопаться корзине с грязным бельём. Да и в умении вести допрос, как мне кажется, не уступят.

— Не уступят, — весело согласилась мать, — вот и помни об этом!

По Тверскому бульвару текла многочисленная студенческая демонстрация, ставшая в последние годы явлением вполне рядовым. Выступления прошлого года были усмирены обычным для Российской Империи сочетанием репрессий и уступок, но на рубеже веков охранители, будто спохватившись, ещё туже затянули гайки.

Напугав обывателей и часть студенчества, репрессии скорее озлобили молодёжь, радикализируя и поляризуя их. Среди лозунгов, обычных для учащейся молодёжи — как-то академических свобод и тому подобных, всё чаще стали звучать требования откровенно политического характера. И если раньше таковые хоть и встречались, но всё ж таки были вторичны, то чем дальше, тем больше, студенчество политизировалось.

«Временные правила» за 29 июля 1899 года, согласно которым предоставлялось право отдавать студентов в солдаты за устроенные «беспорядки», с недавних пор начало действовать, и в марте 1900[16] года свыше четырёхсот «переписанных» студентов было отдано в солдаты. «Безсудные суды» проходили быстро, и нередко с нарушениями. Да собственно, все эти «суды» и были одним сплошным нарушением.