Юность

… ату их! Азиаты, существа низшей расы! Уничтожить!

Градус истерии в британском обществе, не стухая, начал разворачиваться в иную сторону, и между бурами и британцами состоялись мирные переговоры. Сперва — с руководством Капской колонии, уже поголовно сидящим в плену. Позже, с явственной неохотой, статус переговоров повысился, и вот теперь — всё! Перемирие.

Никто не сомневается, што мир будет заключён, вопрос лишь в репарациях, контрибуциях, возмещении национализированной собственности и разумеется — захваченных землях. До поры.

Два-три… возможно — пять лет, и война вспыхнет снова, уже всерьёз. Буду ли я воевать в ней? Не знаю…

… а пока… бутылка вина ткнулась мне в руку, и делаю символический глоток, кутаясь в одеяло.

Наконец, братья Сапата[19] сочли угли достаточно прогоревшими и принялись священнодействовать. Потянулись запахи смешанного с дымком жарящегося мяса, и в смешении с ароматами африканской ночи это просто чудо, што за ароматы!

Хандра моя начала отступать, и я предвкушающее потянул ноздрями воздух, а желудок согласно забурчал в ожидании хорошей порции мяса.

— … с точки зрения позитивизма…

— Это не позитивизм, а идеализм! — перебил Луначарского[20] Эссен[21], — При критическом рассмотрении эмпириокритицизм Авенариуса выглядит неубедительно, и как бы ты не хотел…

— Па-азволь! — Анатолий Васильевич поправил пенсне и воинственно нахохлился, — Идеализм — сверять всё с марксизмом, отвергая любые идеи, вступающие с ним в противоречие! Меж тем марксизм не догма, а лишь часть…

Некоторое время слушал вечную их свару, но быстро потерял всякое понимание, когда они начали жонглировать цитатами, предполагающими у слушателя идеальное знание материала.

В сторонке техники взялись записывать на граммофон. Столпившись вокруг, они колдовали с ним, бурно хохоча всякий раз, когда перемежаемый треском голос одного из их товарищей звучал с пластинки. Выкрикивая то смешные фразы, а то и ругательства, они с восторгом слушали их в записи, радуясь совершенно по-детски.

Завладев гитарой, Тома́ начал наигрывать, и откуда-то начали появляться гитары, мандолины, аккордеон, флейты и фагот. Несколько несыгранный, но очень задорный и громкий оркестр удивительно волшебно звучал над луной, и люди вдруг запели.

Песни и языки сменяли друг друга, и к концу каждой кто-то непременно вспоминал новую, а то и выталкивал в круг певца, обладателя особо интересного голоса. Некоторых приходилось уговаривать, а некоторые, разгорячённые вином и волшебством вечера, не заставляли себя ждать.

Пели мы и русские песни, и у Луначарского оказался весьма недурственный баритон. Санька отмахнулся — у него как раз начал ломаться голос, и брат то и дело срывается на препротивный дребезжащий фальцет даже при разговоре. Меня эта проблема почему-то обходит, хотя всё и… нормально функционирует, в общем.

Желая реабилитироваться, он потащил меня танцевать, и под луной раздались задорные звуки лезгинки. Танец этот даётся Саньке так, будто он родился и вырос на Кавказе, и вот ей-ей — ничуть не хуже, чем у меня выходит!

Раскрасневшись, я отмахнулся от брата и похромал к креслу, отчего взгляд у Саньки сделался виноватым.

— А… не бери в голову! Всё равно по чуть расхаживать надо! Иди, иди… дай жару за обоих!

Пока пели танцевали, пожарилось мясо, и Сапата с добровольными помощниками принялись отрезать куски и кусищи по аппетиту едоков. К нему прилагалось несколько совершенно огненных соусов, от которых брызгали слёзы и желудочный сок, да разнообразные лепёшки в мексиканском стиле.

Пришёл Сниман, устроившись без всяких церемоний рядом с Дзержинским, и тут же завёл с ним беседу. Полуграмотный бур, ни в коей мере не разделяя взглядов Феликса, считает его за друга и вечно пытается спасти душу, обратив в кальвинизм. Впрочем…

… — для начала — не Маркс, разумеется, — услышал я, — обратившись в слух, — попробуй сперва…

О как… это кто ещё кого…

— Документы готовил, — пояснил Мишка, умащивая тощую задницу в свободное кресло по соседству, — сверяли описи… Впрочем, тебе всё это неинтересно.

Согласно киваю и наливаю себе в кружку чу-уточку вина, обильно разбавляя его холодной водой из серебряного кувшина.

… — не отвергая решительно кадровую армию, концепцию вооружённого народа считаю наиболее оптимальной, — донеслось от Дзержинского.

Санька вытянул в круг художника Верещагина[22], и оказалось, што немолодой грузный человек может двигаться так легко и красиво. Я даже пожалел на миг, што с нами нет дяди Гиляя, вот эти двое точно нашли бы общий язык! Тоже ведь… авантюрист. Жаль только, што приехать в Африку Василий Васильевич смог только недавно, ох и жаль! Такие сцены батальные могли выйти из-под его кисти, и-эх…

Внутри ворохнулся Тот-другой в немом изумлении, но я так и не понял причины. Пройдясь с кружкой в руке по поляне, пообщавшись и выпив понемножку с каждым.

— А, Гекльберри! — махнул мне рукой Марк Твен и засмеялся озорно, окутавшись клубами дыма, — Садитесь, побеседуем!