Юность

— «Согласен! Да, жизнь учит! Но не все ей учатся. А из тех, кто учится — не все ей и ею научаются!» — согласился Платон с доводом отца, по-своему сформулировав суть вопроса.

— «Сынок! А ты, оказывается, у нас философ!».

Со своей философией к жизни подошла и Настя. В этом году, чувствуя своё созревание, к тому же видимо где-то насмотревшись и наслушавшись подруг, она вдруг начала чистить пёрышки, задав неожиданный вопрос маме:

— «Мам! А почему ты ногти никогда не красишь?».

— «Ну, ты Насть, и даёшь! Мама же постоянно готовит еду, моет посуду, часто стирает руками, в огороде работает! Только у такой бездельницы, как ты, мог возникнуть такой вопрос!» — словно взорвался от возмущения брат.

— Ну, надо же? Какая, оказывается, у нас Настя дура!? — про себя ещё додумал он.

И Платон тут же вспомнил, как в другой школе дурачок Глухов, увидев в учебнике рисунок коренных жителей Индии, на весь класс радостно закричал:

— «Так Платон у нас оказывается Дравид!?».

Но иногда Платону попадались изворотливые дурачки.

— «А ты сравни три среды: воздух, воду и землю! Ты же в землю не проваливаешься?!» — спросил Платон, спорящего с ним Гену Донова.

— «Ну, почему же? — попытался тот поумничать, не зная, что имеет дело с пересмешником — Иногда проваливаюсь!».

— «Ну, если только от стыда!» — закончил Платон под смех стоящих рядом товарищей, вгоняя Гену в краску.

Многие ученики их класса хотели подтянуться до уровня Платона: кто в интеллекте, а кто в физической силе.

Желая набрать силу, друзья Платона Быков и Лазаренко ещё в сентябре записались в школьную секцию штанги.

— «Платон! А ты почему не хочешь штангой заниматься? Ты бы у нас был чемпионом! Мы с Володей говорили о тебе Игорю Павловичу, и он ждёт тебя в секцию!» — первым спросил Борис Быков.

— «А зачем мне это надо?! Слишком скучный вид спорта — фактически соревнуешься сам с собой! Борь! И потом у меня руки полностью не распрямляются, и мне никогда не будут засчитывать взятие веса над головой! Это у тебя руки выпрямляются аж в противоположную сторону!».

— «Да уж!» — согласился Борис.

Видимо Быков рассказал об этом Волкову, и тот после одного из своих уроков черчения, на которых Платон всегда блистал лёгкостью и скоростью изображения деталей в изометрии и диметрии, а также разрезов и сечений, попросил Платона оголить руки и выпрямить их.

— «Да-а! Судьи вес точно не засчитают! Жалко! Ну, надо же?!» — искренне сокрушался он, что возможно потерял потенциального чемпиона.

Но Платон, не ведая того, и вопреки своим желаниям, чуть было не стал потенциальным агентом иностранной разведки.

В начале декабря на Петра Петровича неожиданно вышел французский журналист Пьер Пуше.

Тот долго высиживал вечерами в их дворике на холоде, или прохаживался по Печатникову переулку, пока не увидел в двух правых крайних окнах на третьем этаже дома двадцать, зажёгшийся свет.

Пьер Пуше неожиданно позвонил в дверь и напросился в гости, мотивировав это передачей Кочету документов и информации по его парижской квартире.

Таким образом, французская разведка Сюрте Насьональ возобновила свою прежнюю «попытку».

Но теперь уже, не надеясь получить, потерявший былое влияние и осведомлённость, источник, они, неожиданно для Петра Петровича, сконцентрировались на «воспитании» его сына — почти шестнадцатилетнего Платона — в лояльности к Франции, мечтая сделать из него в будущем хотя бы своего возможного агента влияния.