Когда после обеда на складе делать нечего, меня отправляют на чердак — складывать металлические коробки в длинные ряды. Эта работа мне нравится: я остаюсь совершенно одна в темной и пыльной комнате. Лежа на полу, выстраиваю коробки друг за другом в соответствии с тем, что на них написано: цинковая мазь, ланолин. Здесь я погружаюсь в сладкую меланхолию, и ритмичные волны слов снова захлестывают меня. Я записываю их на коричневой упаковочной бумаге и печально заключаю, что стихи всё еще недостаточно хороши. Детские стишки, сказал херре Крог. Он же считает: чтобы писать хорошие стихи, нужно чертовски много пережить. Мне кажется, что я уже пережила, но, возможно, нужно еще больше. Однажды я записываю что-то непохожее на прежние строки, но разницы мне не уловить. Вот что я написала:
Мне кажется, это — оно, настоящее стихотворение, и боль от исчезновения херре Крога возвращается: так сильно хочется это ему показать. Так сильно хочется с ним поделиться, что я наконец-то поняла, что он имел в виду. Но для меня он мертв, как и старый редактор, и мне не удается ухватиться за мир, движимый поэзией и — надеюсь — теми, кто ее создает. Тебя долго не было, говорит Эрлинг, когда я спускаюсь. Он ведет себя так, словно мы обручены. Упаковывает ирригатор — объяснив, что его используют после, — и пока сгибает под этим чудовищем красные трубки, предлагает: может, в субботу останемся ночевать в гостинице? Я накопил для этого денег. Нет, отказываюсь я, потому что, раз теперь могу сочинять настоящие стихи, совсем не важно, что я девственница. Напротив, это пригодится, когда я встречу правильного мужчину. Ради всего святого, раздражается Эрлинг, ты что, собираешься хранить девственность для коронера?[10] Да, отвечаю я со смехом и едва могу остановиться. Я и сама не уверена, что общего между стихами и целомудрием, как же тогда объяснить эту странную связь Эрлингу?
7