Юность

Мы с какой-то девчонкой обнимались на диване перед телевизором. Девчонку я едва знал. Она просто сидела на диване, а я сел рядом и стал ее лапать. Она была темноволосой и смуглой, и все в ней было темным, даже одежда. Единственная из всех, она была не в красном комбинезоне рюсса, а в черном свитере, черной юбке и черных чулках. Пойдем в мою комнату, прошептал я, и она кивнула. Выпил я много и думал, что теперь все будет иначе, теперь мне на все положить и я не волнуюсь. Я вытащил связку ключей, отпер дверь к себе и, обняв, провел туда девушку. Она сняла перекинутую через плечо сумочку и легла на кровать, на мою кровать; меня проняла дрожь, я, стянув с нее свитер, целовал ее темные соски, долго и с наслаждением терся о них головой, сейчас все и случится, думал я, я с девушкой и сейчас ее трахну. Я слегка отодвинулся и снял с нее колготки — она не возражала, я спустил штаны, сейчас все случится; она лежала обнаженная, в темноте белела ее кожа, я провел рукой ей между ног, по кудрявым, но все равно гладким волоскам, и я, тоже голый, заерзал, а она сказала «сдвинься, тяжело», тогда я чуть приподнялся и член уткнулся в волоски, я поднажал, «ниже» — сказала она, и я послушался, там было влажно и мягко, и вдруг — о нет, нет, дьявол, нет, о нет.

Мое тело содрогалось, мощно и мерно, а девушка наблюдала за мной, широко открыв глаза.

Нет, нет, нет.

Я даже всунуть ей не успел. Разве что на пару сантиметров. И тут все кончилось. Я упал на нее и поцеловал ее в шею. Она оттолкнула меня и привстала. Я потянулся за ней, дотронулся до ее груди, но она встала, надела трусы, колготки и вышла из комнаты.

Утром меня разбудили доносящиеся из-за приоткрытой двери голоса. Я узнал Эспена, Трунна и девушку, которая была со мной ночью. Нет, сказала она, ничего не было. Было, я видел. Вы с ним вместе туда пошли. Нет, повторила она. Но мы видели. Я просто зашла, он спать лег, а я сразу же вышла, — сказала она, ничего не было. Ха-ха, издевательски воскликнул Эспен, трахались, ясное дело. Ты же опять туда идешь? А зачем, если вы не трахались? Ты его знаешь, да? Нет, я просто кое-что там забыла. Это что же? Сумку.

Я поднялся, поспешно надел брюки и футболку, схватил ее сумочку и вышел к ним.

— Вот, держи, — я протянул ей сумку, — ты забыла.

— Спасибо. — И она, не глядя на меня, скрылась на лестнице.

— Тут черт знает что, — сказал Эспен.

— Представляю, — кивнул я.

— Я тебе помогу прибраться.

— Отлично.

— Трунна и Гисле тоже попрошу. — Он не сводил с меня взгляда: — Ты Беату трахнул или как?

— Ее Беата зовут? Ага, трахнул.

— А она говорит, что нет.

— Да, я слышал.

— Почему она так говорит?

— А мне откуда знать? — Я посмотрел ему в глаза. — Ладно, пошли посмотрим на весь этот бардак.

С дверью ничего было не поделать, разве что заменить. И испещренный отметинами стол тоже не починить. Но все остальное ведь можно прибрать? Мы отмывали дом все утро. В час Эспен, Гисле и Трунн разошлись, и я продолжил уборку в одиночестве, все больше мучаясь отчаяньем: сколько бы я ни прибирался, дух вечеринки никак не выветривался.

Ближе к пяти вернулась мама. Встречать ее я вышел на улицу, чтобы смягчить ужас от увиденного, предупредить ее заранее, не дать обнаружить все самой.

— Привет, — сказал я.

— Привет. Как все прошло?

— К сожалению, не очень.

— Правда? Что случилось?

— Ситуация слегка вышла из-под контроля. Кто-то, например, разбил дверь в ванную. И еще много чего по мелочи. Сама увидишь. Но мне очень жаль, что так получилось.

Она смотрела на меня.

— Я предчувствовала, что так все и будет, — сказала она. — Ну что ж, пойдем посмотрим.

Проинспектировав дом, мама села за стол на кухне и, проведя руками по лицу, взглянула на меня.

— Все довольно плохо, — проговорила она.

— Да.

— Как с дверью поступим? — спросила она. — На новую денег у нас нет.

— У нас что, так мало денег?

— К сожалению, да. Кто ее разбил?

— Кристиан. Придурок один.

— Тогда правильно будет попросить его заплатить.

— Я с ним поговорю.

— Да, будь любезен.

Мама встала и вздохнула.

— Давай поедим, — предложила она, — в холодильнике сайда была. Пожарим?

— Давай.

Пока мама вешала пальто, я вытащил из холодильника рыбное филе. Мама взялась мыть картошку, а я начал нарезать рыбу.

— Мы с тобой это уже обсуждали, — сказала мама.

— Да.

— Ты сам делаешь выбор. И если выбрал неудачно, то с последствиями разбираешься сам.

— Разумеется. — Я насыпал на тарелку немного муки, соли и перца, обвалял в этой смеси подтаявшую рыбу, поставил на плиту сковороду и посмотрел, как кусочек масла скользит по ее черной нагревшейся поверхности. Прямо как дом, подумал вдруг я, когда начинается оползень, дом тоже сперва трогается с места, медленно, но не рушась, сохраняя своего рода предсмертное достоинство.

— Всего один вечер — а урон, словно за год, — сказала мама. — Или даже больше.

— Этот дом в 1880-м построили, — не сдавался я. — Один год — это всего ничего.

Она пропустила мои слова мимо ушей.