Юность

Взглянув на торчащий в машинке лист бумаги, я понял, что кто-то на нем что-то напечатал. Я похолодел. Текст на верхней половине страницы принадлежал мне, но после него следовало несколько строчек, к которым я отношения не имел. Я пробежал их глазами.

Габриэль сунул ей пальцы в мокрую промежность. О господи, застонала Лиза. Габриэль вытащил пальцы и понюхал их. Дырка, подумал он. Лиза раскинула ноги. Габриэль глотнул водки, усмехнулся и, расстегнув ширинку, всунул свой твердый елдак в ее сморщенную дырку. Лиза закричала от наслаждения: Габриэль, мальчик мой!

Потрясенный до глубины души, да, чуть не плача, я смотрел на эти несколько строк. Пародия на мой стиль получилась удачная. И впрямь похоже. Я знал, кто это напечатал, это Тур Эйнар, и я знал, какое у него в тот момент было настроение, по-дружески пошутить, печатая это, он «поржал», а потом еще и зачитал Нильсу Эрику, и тот рассмеялся своим сёрланнским смехом.

Они поступили так без злого умысла, но простить их я не мог. Я никогда больше не буду иметь с ними дела, не буду общаться, разве что по необходимости, по работе или когда возникнут какие-то бытовые вопросы.

Я выдернул листок из машинки, смял и швырнул на пол. Потом я оделся и вышел в ночь. Идти в деревню, по освещенной дороге, смысла не было, там меня увидят и наверняка заведут разговор. Вместо этого я пошел по дорожке, уходящей в тупик. Она шла вдоль пологого горного склона, а рядом стояли несколько домов. В самом конце высился здоровенный сугроб, а за ним ничего не было, только снег, низенькие деревья и гора, которая метрах в пятидесяти превращалась в стену. Снег был мне по колено, я решил, что идти дальше бессмысленно, развернулся и побрел к морю, где немного постоял, глядя на черную воду, снова и снова выбрасывающую на берег волны, без ярости, слабыми бездумными шлепками.

Мудак.

Дело не в том, что он влез в мой текст, на это мне было плевать, нет, здесь другое — в тексте жила душа, моя душа. И после того как он влез туда, она изменилась. Снаружи текст выглядел иначе, чем изнутри, и, возможно, именно поэтому меня охватило такое отчаянье. Написанное мною ничего не стоит. Значит, и я ничего не стою.

По собственным следам я вернулся обратно. На перекрестке остановился, не зная, что делать дальше. Можно пройти пятьсот метров по одной дороге, которая ведет к школе, а можно — пятьсот по другой, которая тоже ведет к школе. Других вариантов не было. Магазин закрыт, киоск закрыт, а если где-то происходит пьянка, то я об этом не знаю. И близких друзей, к которым можно было бы завалиться без приглашения, у меня нет. Разве что Нильс Эрик и Тур Эйнар, но общаться с ними я больше не мог; и Хеге. К ней мне идти не хотелось, да и как пойдешь, ведь ее муж, всегда подчеркнуто расположенный ко мне, очевидно терзаемый ревностью, был дома. Сидеть в гостиной и слушать пластинки исключалось, потому что в окнах, я видел, зажегся свет, а значит, вернулся Нильс Эрик. Долго стоять под фонарем тоже нежелательно, тут меня непременно кто-нибудь увидит и спросит, что я тут делаю.

Я медленно побрел к дому. Дойдя до него, я опасливо открыл дверь, медленно разделся и уже собирался тихо прокрасться по лестнице наверх, когда дверь в коридор распахнулась и оттуда появился Нильс Эрик.

— Привет! — сказал он. — Нас бабушка Тура Эйнара угощала мёлье. Зря ты с нами не пошел! Это всем деликатесам деликатес!

— Я пойду спать, — сказал я, отводя глаза. — Спокойной ночи.

— Как, уже? — удивился он.

Не ответив, я открыл дверь в комнату и, проскользнув внутрь, лег прямо в одежде на матрас. Я лежал и смотрел в потолок, прислушивался к звукам из кухни, где Нильс Эрик мыл посуду и слушал радио. Изредка я слышал, как его тихое мурлыканье, от которого я за два месяца так его и не отучил, перерастает в громкое пение. Мимо дома промчалась машина, в которой играла музыка. Машина проехала вверх по дороге, к противоположному концу деревни, ударные постепенно стихали, но потом снова сделались громче и загрохотали прямо за стеной.

Я посмотрел на часы. До восьми оставалось несколько минут.

Чем же мне заняться?

Все выходы отсюда закрыты.

Я взаперти.

Примерно с час я неподвижно лежал в темноте, а потом, сгорая от стыда, прошел в гостиную. Нильс Эрик сидел и читал.

— У тебя, вроде, бутылка красного была? — спросил я.

— Ага, — он поднял голову. — А что?

— Можно я ее заберу? — попросил я. — А я тебе на неделе новую куплю.

— Конечно, — сказал он. — Ты что, собрался куда-то?

Я покачал головой, взял бутылку, откупорил ее и вернулся к себе в комнату. Когда я начал пить, меня на миг охватила радость. Они меня предали, я расстроен, да, изнутри меня душит мрак, но я сижу в одиночестве и пью, и я писатель.

А они нет. Они никто.