Юность

Съездив на Рождество домой, Нильс Эрик привез с собой снаряжение для дайвинга и весной, облачившись в гидрокостюм, шел на причал, надевал маску и ласты, подсоединял баллоны, брал в руки гарпун, садился на край и соскальзывал в чистую, прозрачную воду, превращаясь в зыбкую фигуру, а потом исчезал совсем, но спустя десять минут снова выныривал с рыбой на гарпуне, которую он варил на ужин.

Действительно ли все это было?

Он правда после уроков бил гарпуном рыбу?

Я никогда не возвращался туда, но иногда вижу об этом кошмарные сны, по-настоящему жуткие ночные кошмары, как я спустя все эти годы возвращаюсь в деревню, просто возвращаюсь, и все. Очевидно, само это уже страшно.

Но почему?

Разве там случилось что-нибудь жуткое? Или я сделал что-то, чего не должен был делать? Нечто ужасное? Помимо того, что напивался и бродил ночью по деревне?

Однажды я написал роман, действие которого происходит там. Написал на одном дыхании. Про соотношение вымысла и реальности я даже не задумывался, потому что, пока я писал, передо мной открывался мир и в этот миг он значил для меня все, отчасти состоя из описания подлинных зданий и людей, например, школа в той книге — это та самая школа, где я работал, а отчасти из придуманного, и лишь когда роман был закончен и опубликован, я задался вопросом, как его воспримут там, на севере, те, кто знаком с этим миром и знает, что в нем правда происходило, а что — нет. От этого я порой просыпался по ночам. Ведь не из головы же я взял эту историю? Как раз наоборот — она сама влезла мне в голову. Я год проработал там учителем, и когда временами я с радостью шел утром в школу, то это потому, что там была она.

Она, Андреа.

Взгляд, рука, упершаяся в лоб, маленькая, покачивающаяся ножка, ребенок, в котором жила женщина, в которой жил ребенок и рядом с которым мне так нравилось находиться.

Так было в ночные месяцы, и так было, когда проклюнулся свет, сперва холодный и сверкающий, а после долгий и незаметный, полный тепла. Снег на дороге растаял, огромные сугробы на обочинах съежились, на футбольном поле проглянули маленькие проплешины посыпанной гравием земли, а с крыш и холмов, журча, полилась вода.

В людях как будто бы тоже пробудился свет. В каждом кипела радость и возбуждение.

На одном из уроков Андреа и Вивиан вручили мне диплом. Я победил в номинации «Самый сексуальный учитель в школе».

Я повесил диплом на стене в классе и сказал, что соперников у меня маловато.

Они рассмеялись.

Через несколько дней, когда солнце висело прямо посреди бездонно-голубого неба, я велел им выйти на улицу и описать все, что они увидят. Пойти можно куда угодно, написать что угодно, единственное условие — описать то, что они видят, так, чтобы текст получился не меньше, чем на две страницы.

Кто-то отправился в магазин, другие уселись на солнце возле школы. Я зашел за школу и закурил, глядя на футбольное поле, где снег почти совсем стаял, и на сверкающую воду фьорда. Подойдя к нескольким ученикам, я спросил, как продвигается работа. Прищурившись, они посмотрели на меня.

— Хорошо продвигается, — ответила Андреа.

— Вот идет Карл Уве, — медленно, словно диктуя сама себе, проговорила Вивиан, одновременно выводя ручкой в тетради буквы, — он очень сексуальный.

Андреа отвела взгляд.

— По крайней мере, Андреа так считает, — добавила Вивиан.

— Глупости несешь, — сказала Андреа.

Обе они посмотрели на меня и улыбнулись. Куртки они обвязали вокруг талии и сидели в одних футболках, с голыми руками.

Меня переполняли те же чувства, что и той весной, когда я сам учился в седьмом классе. Мы гонялись за девчонками, а схватив, задирали им футболку и трогали грудь. Девчонки вопили, но не особо громко, так, чтобы учителя не слышали.

Чувства переполняли те же, однако все остальное стало иным. Мне было не тринадцать, а восемнадцать, и я был не их одноклассником, а учителем. Моих чувств они не видели, и о том, что бурлит у меня внутри, не знали. Я, их молодой учитель, только улыбался.

— Ваши работы я хотел бы прочесть на уроке вслух, — сказал я, — поэтому советую подбирать слова с бо́льшим тщанием.

— Тщанием? — не поняла Вивиан. — Это что значит?

— Когда вернемся в школу, загляни в словарь, — посоветовал я.

— Вечно вы так, — сказала Андреа, — со своим словарем. Загляни в словарь да загляни! Чего бы вам просто не взять и не объяснить?

— Он и сам не знает, — съехидничала Вивиан.

— У вас еще пять минут, — сказал я, — и возвращайтесь.

Я направился к дверям, слыша, как они смеются, и сердце мое переполнилось теплом к ним, впрочем, не только к ним, а вообще ко всем деревенским школьникам и всем людям в мире.

Такой был день.

Спустя одиннадцать лет я сидел в кабинете в нашей первой квартире в Бергене и отвечал на мейлы, когда зазвонил телефон.

— Алло, это Карл Уве, — сказал я, сняв трубку.

— Привет, это Вивиан.

— Вивиан?

Едва она назвала свое имя, как внутри у меня все похолодело и почернело.

— Да. Вы меня помните? Вы у нас учителем были.

Никакой обиды в ее голосе я не услышал. Я вытер вспотевшую ладонь о штанину.

— Разумеется, помню! — сказал я. — Как ты поживаешь?