Юность

— Но он все равно изучает философию, самостоятельно, — сказала мама, — наверное, сейчас это самое правильное. Хьяртану уже не двадцать, и учиться в университете не так легко, как ему кажется.

— Да, — согласился я. — Но ты же тоже недавно училась целый год? И тебе тоже давно не двадцать?

— Это верно, — она рассмеялась. — Но у меня есть семья, у меня есть вы. И сама себя я не считаю в первую очередь студенткой. Понимаешь, о чем я? А Хьяртан ждет от этого чего-то невероятного.

— Ты читала его новые стихи?

— Да, он присылал их мне.

— Поняла что-нибудь?

— Немножко поняла.

— Он мне летом одно показывал. Я вообще ничего не понял. Там, кажется, было про человека, который идет по краю неба. Это что значит?

Она улыбнулась мне.

— А что бы это могло значить? — спросила она.

— Понятия не имею, — сказал я. — Нечто философское?

— Да, но философия, которую он изучает, — это философия жизни. А в этом все немного разбираются.

— Почему бы ему взять и не написать обо всем напрямую?

— Некоторые так и делают, — сказала она, — но не обо всем можно говорить напрямую.

— И о чем же нельзя?

Она вздохнула и погладила кота по голове. Кот, зажмурившись от удовольствия, тотчас поднял голову.

— Когда я училась, то читала одного датского философа по имени Лёгструп. Он тоже увлечен философом, который так нравится Хьяртану. Хайдеггером.

— Да, это имя я помню. — Я засмеялся.

— Он использует понятие, о котором пишет и Хайдеггер, — продолжала мама. «Забота». В сестринском деле это понятие — ключевое. Медсестра должна заботиться о людях. Но что такое забота? И каким образом мы проявляем заботу? Это означает быть человеком по отношению к другому человеку. Вот только что это означает — быть человеком?

— Зависит от того, кому этот вопрос задать, — предположил я.

— Вот именно, — она кивнула. — Существует ли между нами нечто общее? Это философский вопрос. И это важно и для моей работы.

— Это понятно, — сказал я. — Но я все равно не понимаю, почему он ради этого пошел по краю неба.

— А тебе обязательно надо это понять?

— Зачем читать, если не понимаешь?

— Наверное, лучше тебе Хьяртана спросить, когда его в следующий раз увидишь.

— Спросить, что это значит?

— Ну да. Почему бы и нет?

— Нет уж, с Хьяртаном разговаривать невозможно. Он все время сердится. Хотя нет, не сердится, а просто недовольный какой-то. Или странноватый.

— Да, это верно. Но если ты его боишься, то зря.

— Да нет, не боюсь.

Мы замолчали.

Я придумывал, что бы еще сказать, потому что было уже поздно, и я знал, что, помолчав, мама решит, что пора спать, а этого мне не хотелось — я хотел еще поболтать с ней. С другой стороны, мне надо было дописать рецензию, и чем дольше я тяну, тем дольше мне придется сидеть ночью.

— Ну что ж, — сказала она, — опять мы с тобой припозднились.

— Да.

— Ты еще работать сегодня собираешься?

Я кивнул.

— Не засиживайся.

— Сколько потребуется, столько и просижу, — сказал я.

— Это правильно, — она встала. — Ну, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Мама направилась к выходу, кот встал возле дивана и, потянувшись, посмотрел на меня.

— Нет уж. — Я покачал головой. — Мне надо работать.

Поставив пластинку, которую мне предстояло рецензировать, я писал один черновик за другим, мял бумагу и бросал их в растущую на полу кучу. Был уже третий час, когда я, довольный, вытащил из машинки листок, задвинул стул и в последний раз пробежал глазами то, что напечатал.