Юность

Мы же с мамой собирались навестить ее родителей в Сёрбёвоге. Это было наше первое Рождество без папы, и я ждал его с радостью: когда после развода родителей мы несколько раз собирались втроем, все проходило легко и без лишнего напряжения.

Накануне рождественских каникул я зашел к папиным родителям их поздравить. На следующий день мы с мамой улетали в Берген, где должны были встретиться с Ингве и все втроем сесть на катер до Сёрбёвога.

Открыла дверь, как обычно, бабушка.

— Так это ты к нам пожаловал? — улыбнулась она.

— Да, я тут поблизости оказался и вас поздравить решил с Рождеством, — сказал я и, не обняв, поднялся следом за ней. Дедушка сидел в своем кресле, и, когда он увидел меня, глаза его радостно блеснули. По крайней мере, мне так показалось.

— Еда еще не готова, — сказала бабушка, — но если ты голодный, могу тебе булочки разогреть.

— Да, было бы неплохо. — Я уселся, вытащил из нагрудного кармана пачку и закурил.

— Ты же не затягиваешься? — заволновалась бабушка.

— Нет, — заверил ее я.

— Это хорошо. Потому что затягиваться опасно.

— Ага, — сказал я.

Она поставила на плиту тоненькую сеточку на подставке, включила конфорку и положила на сетку две булочки, а потом достала масло и сыр — желтый и коричневый.

— Папа сегодня утром улетел на Мадейру, — сказал я.

— Да, знаем, — кивнула бабушка.

— Им там наверняка понравится, — сказал я. — Вы же, кажется, там тоже бывали разок?

— Мы? Нет, — бабушка покачала головой. — Мы никогда на Мадейре не были.

— Он, наверное, с Лас-Пальмасом спутал, — подал голос дедушка, — это туда мы ездили.

— Да, в Лас-Пальмасе мы были, — закивала бабушка.

— Я помню, — сказал я, — вы нам оттуда по футболке привезли. Такие голубые с темно-синим рисунком. Там было написано «Лас-Пальмас» и, по-моему, еще кокосовые пальмы нарисованы.

— Ты так хорошо все помнишь? — удивилась бабушка.

— Да.

Я действительно все помнил. Отдельные картинки того времени запечатлелись в памяти особенно ярко. Другие воспоминания были более размытыми. Однажды я вспомнил, как бабушка говорила, будто наткнулась в коридоре на незнакомого мужчину, и я подумал, что это грабитель. Впоследствии я упомянул об этом, но бабушка недоуменно посмотрела на меня и покачала головой. Нет, никаких незнакомцев тут не было. Откуда же я тогда это взял? Были и еще некоторые воспоминания, которые тут же отвергались, стоило мне лишь упомянуть о них. Кажется, кто-то рассказывал, что один из наших предков, а может, чей-то дядя уехал в Америку и заново там женился, но при этом официально не развелся на родине с первой женой и, получается, стал двоеженцем. Той осенью я обмолвился об этом за воскресным ужином, мы тогда сидели в столовой, бабушка с дедушкой, папа, Унни и я. Но, как выяснилось, об этом никто не слышал, и бабушка, качая головой, посмотрела на меня почти сердито. А ведь мне еще казалось, будто в этой истории кто-то пырнул кого-то ножом. Но если ничего такого не было, если оно — плод моего воображения, то откуда вообще взялось? Может, мне приснилось? Или я что-то прочел в каком-нибудь романе из тех, что в бесчисленных количествах поглощал в средней школе, и позже сделал героями собственных родственников, а себя — центром повествования?

Этого я не знал.

Но было неприятно, потому что я выглядел пустомелей, лжецом и выдумщиком, иными словами, под стать папе. Забавно, потому что если я к чему и стремился, так это никогда не врать, именно чтобы не походить на него. Да, ложь во спасение — на нее я готов был пойти, если не хотел, чтобы кто-то, чаще мама, но порой и папа, о чем-нибудь узнал. Ради них, не ради себя. Так что ничего плохого в этом точно не было.

— Хорошо, что несколько дней можно в школу не ходить, — сказал я.

— Это точно, — согласилась бабушка.

— А Гуннар и все остальные — они к вам на Рождество придут? — спросил я.

— Нет, они дома празднуют. А вот мы, наверное, к ним зайдем.

— Ясно, — сказал я.

— Ну вот, разогрелись. — Бабушка положила обе булочки на тарелку, поставила ее передо мной на стол, а сама села на стул.

Она забыла нож и сырорезку.

Я встал и пошел за ними.

— Ты чего? — удивилась она. — Не хватает чего-то?

— Ножа и сырорезки.

— Сиди, сиди. Я подам!

Она достала из ящика приборы и положила их на стол.

— Держи, — сказала она. — Теперь у тебя все есть!

Она улыбнулась. Я улыбнулся в ответ.

Корочка была такая хрустящая, что крошилась, едва я успевал поднести булочку ко рту. Ел я быстро — не cтолько по привычке, сколько потому, что сами они не ели и, пока я расправлялся с едой, сидели совсем тихо, так что каждое мое движение, даже если я просто стряхивал со стола крошки, выглядело преувеличенно энергичным.

— Мама тоже отпуска ждет, — сказал я, намазывая вторую булочку спредом.

— Неудивительно, — ответила бабушка.

— Она с лета в Сёрбёвоге не была, а они там уже совсем старенькие. Особенно бабушка. И болеет тяжело.

— Да, — бабушка кивнула, — это верно.

— И сама уже не ходит, — добавил я.

— Правда? — спросила бабушка. — Неужто так все плохо?