Юность

Дедушка рассказывал о том, как он вместе со своим отцом в двадцатых годах выходил ловить сельдь, как можно было сорвать куш одним забросом сетей и как однажды это и произошло. В глазах у дедушки светилось воскресшее время. Он рассказывал, как в тот вечер они подходили к Тронхейму, а их шкипер стоял на носу и чесался, как вшивая собачонка, — дедушка засмеялся, — и так оно и было, он подхватил вшей от какой-то дамочки. Шкипер сперва долго прихорашивался, а потом стоял на носу и принюхивался, покуда судно приближалось к залитому светом городу. Еще дедушка рассказывал о временах, когда работал на строительстве дороги взрывником, и однажды вечером все они собрались в бараке сыграть в покер, и дедушка все выигрывал и выигрывал, но деньги эти были ему ни к чему: он хотел купить для бабушки обручальное кольцо, но не на деньги от азартной игры, поэтому деньги он отдал в общую кубышку, а сам сидел и смотрел, как у остальных от напряжения аж пот со лбов закапал. Когда дедушка описывал других игроков, на глазах у него от смеха выступили слезы, и мы с Ингве тоже хохотали; смеялся дедушка так заразительно, что и не удержишься. Он скрючился от хохота не в силах выговорить ни слова, а слезы так и струились по щекам. Он развлекал нас не только воспоминаниями о прошлом — ностальгия его не мучила; отсмеявшись, дедушка пустился в рассказы о том, как ездил в США навестить своего брата Магнуса и как ночи напролет просиживал перед телевизором и перещелкивал каналы, их было бесчисленное множество, — невероятно, просто чудо какое-то, и я улыбнулся, ведь английского дедушка не знал, и, получается, он смотрел, словно зачарованный, на экран, не понимая ни слова.

Ингве глянул на меня и встал.

— Пошли воздухом подышим? — предложил он.

— Да, давайте-ка. — Дедушка откинулся на спинку дивана.

Шел дождь, мы встали под навесом возле дома Хьяртана и закурили.

— Как там с Ханной дела? — спросил Ингве. — Ты что-то давно про нее ничего не рассказывал.

— Да ничего нового, — отмахнулся я, — болтаем иногда по телефону. Но не больше. Я ей не нужен.

— Ясно. Может, лучше тогда тебе вообще ее забыть?

— Вот я и пытаюсь.

Ингве ковырял каблуком мокрый гравий, но потом перестал и посмотрел на амбар. Постройка обветшала, краска местами облезла, а пандус у дверей сеновала порос травой, но несмотря на всю свою ветхость, амбар словно сиял, потому что фон — зеленые луга, серый фьорд и тяжелое свинцово-серое небо — будто приподнимали его над землей.

А может, такое впечатление возникло оттого, что амбар был для меня так важен в детстве и оставался с тех пор одним из самых главных в моей жизни зданий.

— Я, кстати, с девушкой познакомился, — проговорил Ингве.

— Правда?

Он кивнул.

— В Бергене? Или где?

Он покачал головой и так глубоко затянулся, что щеки запали.

— Вообще-то в Арендале. Летом. Мы с ней с тех пор не встречались. Но переписывались. И на Новый год увидимся.

— Ты влюбился? — спросил я.

Он посмотрел на меня. На такой личный вопрос Ингве мог ответить как угодно, часто обсуждать подобное он не желал. Но он был влюблен, говорил о ней с особым скрытым жаром, и его наверняка тянуло рассказать о ней, по крайней мере, если он такой же, как я, а это так и есть.

— Вообще-то да, — сказал он. — Это же просто сказать! Двумя словами. Даже одним!

— И какая она из себя? Сколько ей лет? Где живет?

— Может, с имени начнем? Так удобнее.

— Ну и?

— Ее зовут Кристин.

— Та-ак?

— Она на два года младше. Живет на Трумёйе. У нее голубые глаза. Светлые кудрявые волосы. Довольно миниатюрная… Ты же с ней в одной школе учился. Она на два класса старше тебя.

— Кристин? Что-то не помню.

— Когда увидишь, сразу вспомнишь.

— Для этого надо вам начать с ней встречаться.

— Я как раз и собираюсь, — он посмотрел на меня. — Хочешь, пойдем с нами праздновать? В Виндилхютту? Если у тебя никаких других планов нет.

— Да вроде никаких особых нету, — сказал я, — так что могу и пойти.

— Я все равно из дома поеду. Так что давай со мной!

Я кивнул и отвел взгляд, чтобы он не заметил, как я обрадовался.

Когда мы вернулись в дом, дедушка спал, опустив голову и сложив на груди руки.

Было пять вечера. По телевизору запели «Серебряные мальчики», и я поднялся к себе в комнату переодеться. Белая рубашка, черный костюм, черные ботинки. По всему дому пополз аромат пиннехьёта. Бабушка нарядилась в свое лучшее платье и причесалась. Дедушка надел синий костюм. Хьяртан облачился в серый, скроенный по моде семидесятых. На столе, на белой скатерти, стояли праздничные тарелки, рядом лежали зеленые салфетки. В центре стояли четыре бутылки пива, согретые, как тут было принято, до комнатной температуры, и бутылка акевита. Не хватало лишь еды, и Ингве вызвался принести ее.

Приготовил ужин дедушка.

— Здесь только пять картофелин, — пожаловался Ингве, — на всех не хватит!

— Я картошку не буду, — сказала мама, — вот и выйдет каждому по одной.

— И тем не менее, — не унимался Ингве, — рождественский ужин — и каждому всего по одной картошке…