Юность Бабы-Яги

Противно, конечно, но так было принято. В конце концов Петя успокоился, привык и примирился с мыслью о том, что поцелуи – составная часть его журналистской деятельности. Вот и сейчас он поочередно обнял Гарри и его ребят, дружески похлопывая всех по спине, несмотря на то что утром виделись здесь же за завтраком. «Ничего, потерпишь, – говорил себе Петя, – Гарри с командой – еще не самые противные люди среди всех, с которыми тут приходится целоваться и выпивать». Да к тому же деньги почти кончились и блефовать перед девочками уже было нечем, а тут угостят. И в данном случае Петя даже халявщиком себя не чувствовал: они ему еще были должны за то, как он про них писал.

Время от времени он был чем-то вроде их пресс-атташе. Ему доверялась, так сказать, эксклюзивная информация, которой Петя пользовался грамотно и с выгодой для Гарри. Что-нибудь скандальное или интимно-личное Петя публиковал только по согласованию с Гарри, когда надо было добавить в так называемый имидж группы чего-нибудь остренького и пряного. Такую строго дозированную порцию острого соуса к основному блюду. И проколов у Пети не было, хотя он и мог бы порассказать о них такое, от чего остальная желтая пресса еще больше пожелтела бы от зависти. И заработал бы на этом много, но это было бы раз и навсегда. Это значило навсегда попрощаться с источником информации. А Пете выгоднее было понемногу, но долго, чтобы его ценили, ему доверяли и с ним дружили. Так и было.

Примерно такую же миссию пресс-секретаря он в свое время выполнял при почившей ныне вечным сном группе «Майская ласка». Ярчайшей кометой пронеслась она по нашему эстрадному небосклону и так же быстро исчезла, тем не менее не стершись в памяти многомиллионных фанатов. Феномен ее популярности объяснялся, как ни странно, их полным неумением петь, двигаться и столь же полным убожеством мелодий и аранжировок, а также простым происхождением и трудным детством. Всем своим существованием, вопиющей простотой своих песен они словно обнадеживали всех мальчиков и девочек: мы поем так же, как и вы на кухне; вы тоже можете стать такими, ничего особенного в этом нет, видите, как просто, можно даже между нот – ничего страшного. И они стали своими для миллионов, это был какой-то массовый психоз, который прекратился так же внезапно, как и начался. Но свое они получили, и Петя частенько писал об их трудном детстве, ставшем уже легендой, о детских домах, в которых они якобы выросли, а затем о домах-особняках, которые они приобрели благодаря своему успеху и популярности. О песнях не писал, да и что о них было писать, их и так пело полстраны, размазывая на щекам «слезоточивые сопли». Такую «изысканную» метафору однажды употребил сам Петя для усиления мысли об их сердобольном желе под жестяной стук синтезатора. Не при них, конечно, выразился и не в репортаже, а в своей компании. Петя их ненавидел, но писал. Служил им некоторое время и тоже хорошо на них зарабатывал.

Особенно ненавидел Петя их попытки петь о любви. Когда один из них исполнял песню, в которой рассказывалось, как они, мол, с девушкой дружили еще со школьной скамьи, как в кино ходили, как за руки держались, как он любил ее, а потом она его бросила и ушла к другому, и таким образом предала все самое лучшее, что было в их жизни; когда он гнусавым голосом, которым спело бы, если бы могло, сдавленное анальное отверстие, горько сетовал в припеве «А я любил тебя сильнее мамы» – у Пети сводило судорогой горло от отвращения. Но, презирая и себя, и их, писал. А что делать?! Жить-то надо!

Нынешняя команда Гарри была по сравнению с теми – просто «Beatles», сейчас презрения к себе у Пети было меньше. И к тому же он не без гордости отметил, какое впечатление на Анжелику произвел горячий прием, оказанный ему группой. Он увидел в ней сначала приятное удивление, которого она не могла скрыть, а затем и уважение, с которым она на него посмотрела. И в очередной раз подумал, как мало надо, чтобы тебя зауважали: всего лишь быть близко знакомым с теми, кого постоянно показывают по телевизору.