Юность Бабы-Яги

А Анжелика, когда знакомилась со всеми, с Буфетовым, конечно, слегка задержалась. Буфетов поцеловал ей руку, и это ее потрясло в первую секунду, а во вторую она поступила, как записная кокетка. В тот момент, когда он коснулся губами ее руки, рука, и без того мягкая и теплая, стала еще мягче, а тонкие пальчики слегка задрожали, что можно было бы квалифицировать только как признак волнения от встречи с принцем отечественной эстрады. Буфетов так и квалифицировал. Он внимательнее посмотрел на Анжелику, и она ему понравилась. Потом опять перевел взгляд на ее руку, которую задерживал в своей дольше, чем требовали приличия, но имея на это право, так как не мог не осознать, что рука эта секунду назад ему отдавалась. Пока только рука, но ее владелица, видно, тоже была не против. И Буфетов, не отводя от Анжелики взгляда матерого сердцееда, снова плавно поднес к губам ее руку и поцеловал в ладонь. Это был знак особого расположения. Хотелось бы конечно (чего греха таить!) сказать, что этим поцелуем Жикину ладонь «будто обожгло», однако не станем врать и пользоваться языком бульварных романов, а скажем правду – не обожгло! И что же сделала Анжелика, вчерашняя девочка, знавшая о кокетстве примерно столько же, сколько о разработке медно-колчеданных руд открытым способом. Она осторожно освободила из руки Буфетова свою, отмеченную высочайшим поцелуем руку, посмотрела на него – и маняще, и покорно одновременно; затем, не спеша и наполняя паузу единственно возможным в этом жесте смыслом – поднесла свою руку к губам и поцеловала в то самое место, которого сейчас касались его губы. А?! Не слабо, да?! И кто научил ее этим приемам, этой придворной грации, этим ухищрениям, присущим разве что какой-нибудь мадам Помпадур, а не ученице 8-го класса средней школы без всякого французского уклона?! Кто? Да никто! Врожденная способность к призыву будущей женщины. Позвать вполне определенно, но красиво. Когда флиртуют бездарно, то это жалкая картина, становится даже неудобно за флиртующих. А наши барышни и впрямь взрослели стремительно, что и говорить! И талантом в этом смысле оказались не обижены. Хорошо еще Петя, занятый приветственными репликами с остальными, ничего не заметил. Проморгал Петя проклюнувшийся росток «нежной дружбы» между Анжеликой и тем, с кем «дружба» была вообще исключена, с кем – только в постель, и немедленно.

Одна из Наташ, сидевшая рядом с Буфетовым, однако, не проморгала и, когда все расселись, тихонько показала Анжелике костлявый кулачок, давая понять тем самым, что певца, которого она уже считала своим, без боя не отдаст.

Следующие полчаса заполнили тосты, взаимные шпильки, сплетни об участниках фестиваля (и присутствующих, и отсутствующих сейчас на палубе), многозначительные взгляды и танцы заинтересованных сторон. Быстро хмелевший Сёмкин, чья неотразимость была недавно поставлена Ветой под сомнение, пригласил ее танцевать. Мастера эстрады выступать уже закончили, и теперь музыка звучала только в записи. И Сёмкин пригласил Вету как раз в тот момент, когда пошла фонограмма их же шлягера прошлогоднего сезона, чумового хита, вышибавшего слезу у всех поклонниц. Грустная сага об улетевшей панаме и воздушном шарике. Шарик, впрочем, не улетал. Там были слова: «Мой шарик, сдувшийся у ног, он тоже очень одинок». И, поскольку вещь исполнялась уже вполне оформившимся баритональным тенором Сёмкина, слова приобретали оттенок почти медицинский. Любой девушке чрезвычайно лестно было бы потанцевать с исполнителем под его же запись. Ну представьте: голос Сёмкина разносится над акваторией Севастопольской бухты, а в это время она с ним самим танцует! Но Вета свою линию поведения не ломала, поэтому ответила Сёмкину строго: «Пожалуйста, только если разрешит Саша…» – и скромно потупила глазки. Ну одалиска, наложница, рабыня, всецело принадлежащая своему господину, причем не по принуждению, а по любви! Так что у вас, Сёмкин, ни одного шанса! Потанцевать вы, конечно, можете, да и то сохраняя бальную дистанцию, и только в том случае, если позволит мой властелин.

Сёмкина это не обескуражило, он вообще считал, что в природе нет женщин, даже самых-самых верных и любящих, которых невозможно склонить хотя бы к одноразовому сношению. Во всяком случае, в его практике таких не было. А практика у него была обширной, тем более что обычно не он добивался, а его добивались. А ему стоило лишь благосклонно посмотреть, ну в крайнем случае взять гитару и спеть. Сейчас же, он полагал, и фонограммы достаточно. Ошибался Сёмкин! Будет в его практике и отказ, но он пока об этом не знает и, церемонно поклонившись в сторону Саши, произносит:

– Не позволите ли вы пригласить вашу даму?

«Позволите ли вы» – трудновато произнести даже трезвому человеку, а Сёмкин был уже сильно выпимши, поэтому у него получается: «Не позволите ли-ли… вы?»

– Позволю, – согласился Саша, – почему бы и нет.