Юность Бабы-Яги

Цветник, предоставленный Саше для режиссерской обработки, поражал многообразием форм и свободой выбора. Однако пользоваться им и срывать распустившиеся бутоны уже навострились члены жюри и всяческие спонсоры, а Саша к этой похотливой шайке примыкать не собирался. Он собирался держаться независимо, неприступно и беспристрастно. И вправду какое-то время так и держался. Два дня…

А на третий к нему сама подошла красавица, одна из явных претенденток на финальную часть конкурса и, трогательно смущаясь, попросила Сашу расписаться.

– Автограф? – удивился Саша, так как никто и никогда его об этом не просил.

– Да, – рдея не только лицом, но даже шеей, прошелестело это юное, чудесное создание.

Шеей, впрочем, называть то, чем рдело милое существо, – недостойно и грубо. То была конечно же – шейка, а над нею – совершенно обворожительное личико, именно личико, а никакое не лицо.

– На чем расписываться-то? – тоже смутившись, спросил польщенный Шурец.

– А вот, – протянула девушка ему тоненькую пачку красиво переплетенных листков бумаги, заполненных – Саша вгляделся и обомлел – его, Сашиными, стихами, не переписанными, а аккуратно напечатанными.

И этот чрезвычайно лестный для него Самиздат (да еще, наверное ею же переплетенный, а значит бережно хранимый в доме стоящей перед ним изумительной газели с глазами цвета влажного серебра) – вновь разбудил Сашины иллюзии, задремавшие было ненадолго. Он был вновь пленен. Его поэтическое тщеславие и ее сокрушительное обаяние, объединившись в едином мощном усилии, быстро разбили, как и следовало ожидать, неокрепший Сашин иммунитет к любовному приключению и разметали по небу Ижевска разрозненные остатки его здравомыслия.

Художника, знаете ли, легко подловить на тщеславии. Редко, кто не хочет, чтобы его похвалили за плоды его творческого труда. Причем прижизненно, чтобы укрепить в нем уверенность – что все не зря, не напрасно, что он способен и должен «не отнимать ладоней со лба» и «не оставлять стараний». Но, мама родная, сколько же можно! В который уже раз комплимент подкупает художника. Так было и до Виолетты, так продолжалось и после. Сама Виолетта – случай особый. Она делала с ним то, что ей хотелось, а не то, что ей было нужно. Нужно-то ей от Саши было тогда немного: простые функции первого настоящего мужчины, который будет влюблен в нее, и она тоже… чуть-чуть… но все-таки… Красивый симбиоз Мужчины и Поэта в качестве первого опыта был очень кстати. Не какой-нибудь там типичный скотский акт, сопровождаемый болью и страхом, а напротив – осторожность, бережность, нежность и любовь, то есть – физиология, окрашенная пастелью лирики. (Не приведи, Господи, случится опечатка и прочтется «постелью», и тогда вы подумаете: на кой ему сдались такие неточные и бездарные метафоры? Хотя… если вдуматься, в «постели лирики» тоже что-то есть… И все же объяснимся окончательно. С теми, кто не понял случайной игры слов: пастель – это способ живописи, там есть еще и акварель, и мастихин, и другие приемы, но не будем на этом останавливаться. Остановимся на «пастели лирики» и покончим с этим, закроем скобки.) И, продолжая художественную тему, подчеркнем еще раз, что Вета была иной, чем другие встречные девушки, она не вписывалась в палитру, состоящую из простых и слишком явных красок. Только в самом начале с Сашей она хотела использовать его, чтобы попасть на корабль, но вскоре эта цель показалась постыдно-низменной и вовсе пропала, Вета действительно хотела близости с Сашей, и он это чувствовал. От того-то и не осталось в нем разочарования или того хуже – досады после ее бегства; осталась не «только рана лишь глубокая», как поется в одном эстрадном шедевре, но и чистая, незамутненная никакой грязью память. И, как уже говорилось, – пустота, которую, как он ошибочно думал, возможно заполнить другим увлечением.

Другое увлечение было готово. Оно стояло перед ним, с великолепной грацией поправляя волну светлых волос, рассыпающихся сейчас над самодельным сборником Сашиных стихов. Она склонилась отчего-то так низко, что ее роскошная грива мешала Саше расписаться. И тогда он сам сначала отодвинул прядь ее волос с пути автографа, а затем, следуя неизбежной логике развития событий, провел рукой по всей длине волос и получилось, таким образом, что погладил. Девушка медленно выпрямилась, посмотрела прямо на него с тревожным ожиданием продолжения ласки, затем закрыла глаза и приоткрыла губы, словно созданные природой, как идеальный образец, эталон для лиц противоположного пола, хоть что-нибудь смыслящих в волшебной церемонии поцелуя и его, подчеркиваю, – эстетической ценности, да-да, именно эстетической, я настаиваю на этом, ибо соединение губ, рук, языков и прочего, решенное не в эстетическом ключе – попросту неказисто и автора не интересует.