Юность Бабы-Яги

Тут позволим себе крохотную, но по делу – ремарку. Ведь действительно, представительницы нашего Лукоморья победоносно шествуют по зарубежью. Наше Лукоморье в зарубежье – ого-го! Тут есть чем гордиться! Причем, сколько высокой иронии в том, что Мисс Вселенной стала однажды красавица-мент из Петербурга, а чуть позже выяснилось, что «Мисс Европа», еще одна русская красавица, – учится на сантехника. Вот так-то! Знай наших, ребята! Казалось бы – сказка, в которой Иван-дурак побеждает целое заморское войско, ан нет! Тут не сказка, а беспощадный по отношению к элите мировых подиумов факт, и в данном случае автор не может не разделить со своими героинями чувства – не совсем законного, но такого приятного – патриотизма.

Так или иначе, в гостиницу уже ехала будущая жертва русской сексуальной атаки по имени Генрих, которого Лена про себя уже назвала Генрих II, так как, минуя всякие исторические экскурсы и ассоциации, он и по жизни должен был стать ее вторым мужчиной. Вторым после стареющего плейбоя Альберта, выигравшего ее, как призовой лот на аукционе в казино. Да и когда это было-то? В какой-то прошлой жизни, о которой и вспоминать-то не хотелось.

Вариант № 2 с обнаженной натурой, застывшей в смущении, прошел отменно: наспех набросанный сценарий, режиссура Виолетты и исполнительница главной роли были на высоте. Блестяще разыгранный перед изумленным Генрихом скетч под названием «Смерть немецким захватчикам» потряс бы любого искушенного бабника, а уж простодушного швейцарского предпринимателя – так и вовсе пришиб. С милой застенчивостью показывала Лена ему достоинства своей фигуры, плохо скрытые под махровым полотенцем, которое к тому же постоянно падало. Сценарий – сценарием, однако в нем должен же быть и некоторый простор для импровизации, и если полотенце упадет не один, а два или три раза, то это делу не повредит. Главное тут – не переиграть, и Лена не подкачала. Она вдохновенно и весьма натурально разыграла свою блиц-партию. Немец получил мат уже на восьмом ходу. До подлинного мастерства Лене еще надо было расти и расти, но способности были налицо. В Лене погибала актриса, зато не погибала, а напротив – жила полноценной жизнью – абсолютно беззастенчивая шлюха. Можно сказать, шлюха «без страха и упрека».

Для многих обывателей «шлюха» и «артистка» – практически синонимы, но поверьте, это не так! Встречаются исключения! Они есть, поверьте! Взять хотя бы пример, когда артистка страшненькая. Она не может быть шлюхой по определению, она, может, и хотела бы, но никто на нее даже не смотрит, и тогда она весь свой женский потенциал вкладывает в роли. А бывают и красивые, но порядочные. Редко, но бывают. Бывает даже, что они всю жизнь любят одного мужчину, своего мужа. И никогда, слышите, никогда ему не изменяют! А если и изменяют, то никто и никогда об этом не знает. Но наверное все-таки не изменяют, так как никто об этом не знает.

А Лена была сегодня живым воплощением как раз обывательской точки зрения о том, что шлюха и артистка – одно и то же. Не переиграла нигде и все показала. И стеснялась при этом, и краснела, и очень уместно вскрикивала, и ухитрялась к тому же краснеть и вскрикивать так, чтобы Генрих догадался: она стесняется именно его, он ей не безразличен, и будь на его месте кто-то другой – ей вообще было бы все равно – голой ее застали или не голой. Таким образом, она укрепляла немца в мысли о том, что он видит перед собой девушку неиспорченную и «свеженькую», а это, как мы уже знаем, должно было распалить его неувядаемый мужской аппетит. Бедный Генрих через две минуты после начала представления стоял в дверях с багровым от возбуждения лицом, и его толстые руки, тоже как и лицо покрытые рыжими веснушками, нервно бегали по пуговицам пиджака и брючному ремню. Руки хотели бы расстегнуть его, но разум не позволял: его еще не позвали, он еще не получил сигнала, после которого уже можно, но он чувствовал, что этот момент не за горами. Европейская сдержанность и лоск сковывали его природный темперамент, да к тому же здесь сидела Виолетта, которой за все время действия с трудом удавалось сдерживать смех. В ее наблюдающих глазах читалось легкое презрение к немцу в частности и к мужчинам вообще. К мужикам, чье поведение было всегда настолько предсказуемо, что ничего, кроме скуки, вызвать не могло. «Ладно, – думала Вета, глядя на потеющего Генриха, как энтомолог смотрит на какую-нибудь распятую букашку, – ладно, лети на этот огонек, мотылек, только расплачиваться за полет тебе придется твердой валютой».