Юность Бабы-Яги

– Гитару принеси. Тебе какую семи- или шестиструнную? – деловито поинтересовалась она, как музыкант у музыканта.

– Шести, – ответил Саша. Валера принес гитару. Дорогую, ручной работы. Саша потрогал струны.

– А мою ты поешь? – спросила она вдруг изменившимся голосом, смущенно и почти робко.

– Какую твою? – удивился он.

– Ну, те стихи, которые ты мне сочинил в Севастополе, неужели не помнишь? «Вы мне явились в одночасье, как летний дождь, как летний дождь», – процитировала она. – Ну, вспомнил? И дальше: «Как часто мы случайность счастья не ставим в грош, не ставим в грош».

Александр Юрьевич не верил своим ушам.

– Как, ты помнишь… это?.. – спросил он изумленно.

– Я, может, только это и помню, – ответила она. – Хорошего-то было мало. «Случайность счастья», – снова произнесла она, будто смакуя каждую букву. – А какое оно, счастье? Что это такое? Может, все-таки, отдавать, а не брать… – Запоздавший рецепт счастья, безнадежно опоздавшая догадка посетила ее в этот момент. – А я этого никогда не умела. Только брала. Всю жизнь. Теперь поздно думать об этом.

Плечи ее сгорбились, горделивая стать исчезла, и больше ничего не напоминало о прежней Виолетте. Только стихи, которые она вспоминала сама. Потом она разозлилась:

– Ну, хватит! Что это еще за ностальгия о непережитом! Сейчас я опять выпью, и ты споешь. Гитару-то настроил? А то на ней уже лет 5 никто не играл.

– Настроил, – сказал он.

– Ты стихи-то эти помнишь?

– Помню, – сказал он, – их нельзя забыть. Ни их, ни тебя, ни то, что тогда было, – произнес он без всякой лести чистую правду.

– На лавочке? – вновь повеселела она.

– Ну да, на лавочке. Перед кораблем. Под тем небом.

– Да-да, там еще звезд столько было, немыслимо, – вспомнила она. – А потом, на корабле ты стал моим первым мужчиной. Гордись!

– Я горжусь, – произнес он грустно.

– Вот и давай, как тогда на лавочке. Ты не сказал – песня есть на эти стихи или нет?

– Ты удивишься, но есть, – ответил он. – И я ее пою чаще других.

– А музыку кто сочинил?

– Музыка там классная. Еще один друг сочинил. Валера Пак.

– Ну так спой же! Быстрее!

И Саша стал петь. Романс. «Вы мне явились в одночасье». Временно оживленная лирическим воспоминанием, Виолетта сидела перед ним, и с ней на глазах происходила адская метаморфоза, превращение еще не старой женщины, в которой все-таки можно было угадать прежнюю красавицу – окончательно в старуху с обвисшими плечами и поникшей головой, безвольно сгорбившуюся в своем кресле. Казалось, даже нос менял свои очертания, изгибался и становился крючковатым. Иллюзия, конечно, мираж, бред, но он видел перед собой сейчас настоящую, подлинную Бабу-Ягу, будто живую иллюстрацию к русским народным сказкам. Поэтому Саша пел и допевал свой романс не без труда. Превращение усугублялось сентиментальными старческими слезами. «Баба-Яга» растроганно шмыгнула носом. Растрогана она была в последний раз лет 35 тому назад и по тому же поводу. Какие стихи ей сочинили одномоментно! Как же любили ее, что так смогли! Как они тронули ее тогда! Не до слез, конечно. Впереди была целая жизнь, и сколько и как ее будут любить, и сколько будут ей посвящать и отдавать! Как весело было, как беззаботно, как здорово!..

Саша с трудом допел, отводя от нее глаза. Отложил гитару.

– Съездила в молодость, дура, – усмехнулась Виолетта, – с ветерком…

Потом она помолчала и неожиданно стукнула кулаком по журнальному столику, так что один бокал упал и разбился.

– Иди отсюда! – злобно выкрикнула она, – иди, пока не передумала. Уходи! Валера! – Тут же снова явился Валера, точно как в сказке по команде «Встань передо мной, как лист перед травой». – Валера, – она уже не глядела на Сашу и снова взяла бутылку. – Валера! Завяжи ему глаза и отвези до трассы с его сраной кошелкой и гнилыми грибами, – брала она грубостью никчемный реванш за свой внезапный сантимент и будущее, еще худшее одиночество. – Да подальше отвези, Валера, чтоб он никогда не вспомнил, где был…

– Да я и не собираюсь… – попытался возразить Александр Юрьевич, но Вета прервала его. – Молчи. Сегодня не собираешься, а завтра, глядишь, и соберешься. Ты меня знаешь. Может, я тебя опять заколдовала, – безрадостно пошутила, а может, и не пошутила она. – Все! Убирайся отсюда! Живо! Тоже мне – певец моей печали. Вон, я сказала! – И совсем отвернулась.

Последнее, что запомнил Саша перед тем, как ему завязали глаза, – это вновь залпом выпиваемый бокал, в котором было не меньше двухсот грамм неразбавленного виски.

* * *

Его высадили минут через 15 быстрой езды уже по трассе. Когда из леса выехали на трассу, он еще почувствовал, но потом было все время прямо и быстро. И молча… Затем Валера, ни слова не говоря, остановился, обошел машину, открыл дверцу и снял с глаз Саши широкую плотную черную повязку. И только тут сказал:

– Все, выходите, приехали. Дальше сами будете добираться.

Саша огляделся. Дорога была пуста, по обеим сторонам был лес. Ни знака, ни названия населенного пункта, ничего.