Юность Бабы-Яги

Они расплатились за купленное и вышли на улицу. И там Елизавета сбивчиво и путано рассказала ему о том, что это именно его жена, испытывая слабость к женщинам вообще и к ней в частности, напоила ее в тот день, и она сама не помнила, как оказалась с ней в одной постели. Что никогда, ни до, ни после, она ничего подобного не делала, что лесбиянство глубоко противно ее женскому естеству. Она, мол, интересуется только мужчинами и что-то испытывает в постели только с ними. Но все они такие кобели и сволочи, в них так мало нежности, внимания и порядочности, а ее последний мужчина подтвердил это в полной мере, предав и растоптав все ее идеалы (никакого такого мужчины в помине не было, но шла вдохновенная, со слезами на антрацитовых глазах – импровизация). Кое-какие базовые пункты разговора были намечены заранее, но в основном Лиза полагалась на интуицию, женский талант и свои паранормальные способности. Светка, мол, зная ее драматический финал с тем мужчиной, сказала, что они отомстят ему и другим мужикам-жлобам тем, что займутся сексом друг с другом, и это будет ни чем иным, как актом протеста, символизирующим женскую солидарность. Что она, короче, оказалась жертвой обстоятельств и Светкиной похоти.

– И еще, – сказала она сквозь подступающие слезы, – я ревновала…

После этих, можно сказать – ключевых – слов она зарыдала и, закрыв лицо пакетом с только что купленными макаронами, попробовала убежать, но не быстро, так чтобы ее можно было остановить, догнать.

– Подождите! – крикнул Герасим ей вслед. И это было его первой ошибкой.

Она продолжала убегать неспешной рысцой, не забывая о рыданиях в пакет.

Он бросился за ней и догнал, остановил. И это стало его второй ошибкой. Он отнял руки от ее лица, осушил его своим платком, и сказал:

– Подождите, мы еще не до конца… Нам еще надо… расскажите мне все. Кого вы ревновали? К кому?! Мне надо все знать. Пойдемте ко мне.

– Нет, нет! – Она с энергичным отрицанием и даже испугом замотала головой. – Никогда! Никогда я не скажу, кого ревновала!…

– Да пойдемте, пойдемте же! Я тут совсем рядом живу… Один… Нам никто не помешает, – уговаривал Герасим. И уговорил. И это стало его третьей и решающей ошибкой. В тот же вечер он таки вырвал у Лизы признание в том, кого она ревновала, фактически признание в любви вырвал он. А потом, на продавленном диване в нем вспыхнуло ответное чувство.

Ну, а дальше все уже было пустяком. После этого же дня она некоторое время жила у Герасима, а затем, чтобы больше не снимать квартиру, он переехал к ней, получил развод, они вскоре поженились и стали, что называется, жить-поживать, да добра наживать. Но по мере того, как Лиза все больше запускала себя, ленилась и явно дряхлела, чувства в Герасиме стали притупляться. Да если откровенно, чувств-то особенных и не было никогда, был оголтелый секс, было звериное желание, которое с годами все слабело и слабело. Все реже он ее хотел, а она хотела наоборот – чаще. Тут надо подчеркнуть, что привязка мужчин только сексом, без дополнительных приемов – может осуществляться только ведьмой очень сильной. А мама Елизавета не была «очень». Да к тому же, она обленилась настолько, что даже не старалась. Да и пивной алкоголизм сыграл свою роль. Вялой и безынициативной стала она.

И Герасим стал прибегать к услугам путан, но все равно продолжал оставаться в семье, поскольку был человеком верным и обязательным, а связи с путанами изменой не считал. Но вот когда Герасим влюбился в хорошенькую девушку из соседнего дома, а знакомство произошло посредством собак, которых он и эта девушка выгуливали в их совместном дворе; когда он с девушкой стал все чаще гулять вдвоем, без других собачников, а Лиза все видела из окна; когда Герасим стал дома слишком уж задумчивым и мечтательным, особенно после прогулок; и когда Лиза уверилась наконец в том, что ее подозрения правильны, – вот тогда-то она проснулась, и последовал сильнейший приворот. А Вета, случайно услышав из-за двери какие-то заклинания, заинтересовалась и через щелочку неплотно прикрытой двери увидела, как мать колдует над фотографией Герасима и фотографией той девушки, которую она добыла неизвестно каким путем. Там были еще какие-то вещи, что-то из предметов его одежды, какие-то порошочки, комочки, фигурки, иголки. Мать потела и напрягалась, так как приворот и отворот в одном флаконе требовал усилий непростых. При этом он был еще многоступенчатым и избирательным. Избирательным в том смысле, что надо было сделать так, чтобы Герасим налево ходить мог, мелкие шалости ему позволялись, но чтобы влюбиться и, как следствие, – уйти из дому, он не мог никогда. Надо было посадить его на цепь, но достаточно длинную, чтобы за угол он еще мог забежать, но со двора, далеко от будки – ни-ни!