Юность Барона. [3 книги]

— Та еще, старого лесу кочерга: скрипит, трещит, но не ломится.

— Ладно, бог с ними, с тетрадями. Тебя, я так понимаю, интересуют обстоятельства задержания Алексеева-младшего?

— Именно. Кстати, я захватил с собой копию протокола твоего допроса Юрки. Принести? Чтоб проще было вспомнить?

— Не нужно. Это дело я помню до мельчайших подробностей.

— Почему именно его?

— Потому что имелись в нем, как ты выражаешься, нюансы.

— Тогда давай от самой печки: откуда вообще всплыла тема с Алексеевым? Догадываюсь, что зачин "для проверки документов был остановлен подозрительный…" — это сугубо для прокурорских отписка?

— Правильно догадываешься.

— А с чего на самом деле началось?

— Началось? Хм… Знаешь, перед самой войной я занимался делом драматурга-сказочника Шварца. Слышал про такого?

— Разумеется. И, справедливости ради замечу, как раз сказочного у него мало. Все больше чистоганом реальность.

— Есть такое. Так вот, в записях Шварца я наткнулся на одну фразу. Столько лет прошло, а помню до сих пор.

— И что за фраза?

— Всегда несчастья начинаются с глупого. С умного — не начнется.

— Толково.

— Вот с твоим Алексеевым ровно так и произошло. В общем, если от печки: в ноябре 1942-го, выполняя некое ответственное поручение, Юрий перешел линию фронта и добрался до регулярных частей. Вернуться обратно в отряд, в силу обстоятельств, не получилось, и парня зачислили рядовым в состав стрелковой дивизии. Номера сейчас не вспомню, но в деле должен быть. Дивизия принимала участие в операции по прорыву блокады Ленинграда, после чего была переброшена на Свирско-Петрозаводский участок. Судя по всему, воевал парнишка неплохо. По крайней мере медаль имел. Ну а к августу 1944-го наши закрепились на финской границе и активные боевые действия в Карелии закончились, хотя отдельные стычки продолжались вплоть до середины сентября. Вот как раз в период этого затишья Алексеев был поощрен командованием 10-суточным отпуском и на попутках добрался до Ленинграда.

— И чего его туда понесло?

— А он и не собирался задерживаться в городе. Все равно родных не осталось, дом разбомбили. Могли, конечно, сыскаться какие-то знакомые из довоенной жизни, но Алексееву перед ними светиться было не с руки. Потому как… Ты в курсе, что он жил под чужим именем?

— Да. Василий Лощинин.

— Вот-вот, учащийся ФЗУ… Короче, сразу по приезде парень смотался на могилы матери и деда, прошвырнулся по центру и тем же вечером должен был сесть на поезд до Москвы. Где ни разу не был и которую мечтал посмотреть. Но — не посмотрел. Ибо черт его дернул сунуться в ресторан…

Ленинград, сентябрь 1944 года

Юрий обогнул скучающего перед входом в ресторан старорежимного вида деда-швейцара, прошел еще метров пять, снова скользнул взглядом по манкой вывеске и…

…И решительно повернул обратно. Считав его намерение, швейцар грозно упер руки в боки:

— Осади, служивый. Рядовому составу не положено. Только офицерам.

— Я знаю, отец.

— А чего тогда прешься, если знаешь?

— У меня поезд через два с половиной часа.

— Счастливого пути.

— Разреши, я быстренько чего-нибудь на зуб кину и сразу уйду?

— На вокзале буфет работает. Как раз успеешь.

— Оно понятно, что работает. Войди в положение, отец! Я третий год из котелка хлебаю. Знаешь, как хочется разок, по-человечески, с ножом и вилкой, из тарелки настоящей поесть. Удружи, а? Как ленинградец ленинградца прошу.

Швейцар понимающе посмотрел на Юрку и, смягчаясь, спросил:

— Медальку за что получил?

— За освобождение Петрозаводска.

— А лет-то тебе сколько, герой?

— Семнадцатый пошел.

— Э-эх! Сопля соплей, а туда же. Ресторан ему подавай! — больше для виду и порядку проворчал старик. После чего, понизив голос, зашептал:

— Ладно, дуй за мной. Только мышкой. Я тебя в дальнем уголочке посажу. Но учти! Если патруль с проверкой заявится, я скажу, что ты сам незаметно прошмыгнул. Не по злобе скажу — просто место терять резону нет.

— Договорились, отец! Спасибо тебе…

Уголок, куда швейцар разместил Юрку, хоть и оказался укромным, но имел один существенный недостаток: за соседним столиком гуляла компашка из двух штатских с дамами.

Да и фиг бы, как говорится, с ними, вот только…

Слишком уж шумно она гуляла. Так, что Юрка и не хотел бы, но невольно слышал все ведущиеся за столиком отвязные разговоры. Особенно усердствовал практически в дымину пьяный, долговязый, с неприятными белыми глазами "пиджак", которого дамы попеременно величали то Димочкой, то Димасиком.

Пока тот сыпал разного рода сальностями и скабрезностями, Юрка еще терпел. Хотя и морщился, ибо шуточки отпускались из разряда "битюговых". Но затем Димасик взялся травить байки из своего якобы исключительно героического прошлого. Дамы, понятное дело, реагировали охами и ахами. Юрку же после каждой новой услышанной подробности буквально колотило.

— И тогда я принимаю решение: брать эту сволочь в одиночку!

— Ка-ак?! Но ведь он же был с оружием?

— В том-то и дело, Зиночка. У него в руках вальтер, а у меня, извиняюсь, хрен. Да и тот — в штанах.

Барышни, как бы смущенно, прыснули.