Юрка долго бежал по улице Рубинштейна и окончательно выдохся только возле Пяти углов. Здесь он перешел на шаг и, тяжело дыша, продолжил движение "куда ноги глядят", размазывая слезы, всхлипывая и громко бормоча под нос:
— Гад… Гад… Сволочь такая… Убью гада!
Встречные прохожие, сближаясь со странным злобным пареньком, предпочитали опасливо обходить его стороной…
Разум возвратился к Кудрявцеву тотчас после того, как он "отстрелялся" и в бессилии скатился с разгоряченного, покрытого испариной женского тела.
Стараясь не смотреть на Елену, он принялся молча одеваться. Сейчас ему было настолько стыдно за случившееся, что, будь Володя этим вечером при служебном оружии, финальной точкой к полюбовному в итоге, хотя поначалу и с признаками изнасилования, соитию могла стать пуля, пущенная в лоб в ближайшей к дому Алексеевых подворотне.
В свою очередь Елена продолжала лежать на спине, невидяще уставившись в потолок и не делая попыток прикрыть наготу. В эту минуту она испытывала схожие эмоции, с той лишь разницей, что ей было стыдно не за то, что случилось, а за еще только до́лжное случиться в ближайшем будущем.
Одевшись, Володя сунул в карман коробочку с лекарствами и, продолжая смотреть поверх Елены, уставившись аккурат в крохотный белый парус на акварельной водной глади, хрипло и виновато произнес:
— Я… я пойду?
Ответа не последовало.
— Я забрал лекарства. Завтра, прямо с утра, поеду… Думаю, всё получится…
Ответом снова была тишина.
— Я обещаю, Лена. Ты… ты веришь мне?
— А мне ничего другого больше не остается, — ровным, отрешенным голосом отозвалась наконец она. — Ничего другого, кроме как надеяться, что ты сдержишь свое обещание. Тем более что… что я с тобой уже… расплатилась.
— Лена! Не говори так!.. Прости…
— У-ХО-ДИ!
— Я… я не знаю, что на меня… Лена! Я… я люблю тебя!
— Я сказала — УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!..
Вжав голову в плечи, Володя покинул квартиру Алексеевых — Кашубских…
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Держа опрометчиво данное слово, следующим утром Кудрявцев, прекрасно осознавая хрупкость сочиненной им легенды, приехал в "Кресты". Здесь его минут десять промариновали в кабинетике тюремной канцелярии в ожидании вызванного теткой-секретаршей уполномоченного вести подобного рода переговоры специально обученного представителя.
Каковой представитель нарисовался в образе мышеподобного клерка в штатском…
— Виталий Саныч! — бойко отрапортовала тетка за конторкой. — Вот, к вам товарищ… хм… оттуда.
— Здра-авствуйте. Очень приятно, — клерк с преувеличенно радостной готовностью протянул Кудрявцеву пухлую, потную ладошку. — Виталий Александрович.
— Владимир Николаевич.
— Вы позволите… э-эээ… документик?
— Пожалуйста.
Кудрявцев продемонстрировал удостоверение.
— Благодарю. И чем мы можем помочь нашим доблестным органам?
— Меня интересует ваш… хм… постоялец. Алексеев Всеволод Юрьевич, 1895 года рождения. Его доставили к вам три дня назад.
— Вы хотели бы с ним?..
— Нет-нет. Мне всего лишь требуется, чтобы вы передали ему лекарства. Нам предстоит с ним долгая работа, а он человек болезненный. Потому не хотелось бы… Ну вы понимаете?