Юность Барона. [3 книги]

— Ну, здравствуй, товарищ Кудрявцев, — сквозь зубы выдавил старый большевик. Глаза его сверкали от еле сдерживаемого гнева. — Извини, не в курсе за твое звание. Ну да при таких талантах, уверен, скоро до комиссара 3-го ранга дослужишься. Кстати, напрасно переоделся, Володя, форма тебе очень даже к лицу Впрочем, подлецам все к лицу.

— Лена… Степан Казимирович… — растерянно заморгал глазами "расшибленный" Кудрявцев. — Я… э-э… Подождите! Я должен вам…

— Не-ет, это ты, друг мой ситный, погоди! — Гиль подошел к репродуктору и усилил громкость, заполняя пространство кухни бряцающими звуками залихватской песни. Тем самым он дополнительно подстраховывался, дабы содержание предстоящего разговора ненароком не донеслось ни до ушей уложенных спать детей, ни до чутких до чужих скандалов соседей. — Я, Володя, человек простой, много чего в жизни повидавший и ко всяким сантиментам не чувствительный. Потому и по церквам давно не хожу. Но сегодня, признаюсь, потянуло. Потому как даже меня, бывалого, ты скотством своим осознанным пронял до печенок.

— Степан Казимирыч, я…

— За мою персону сейчас речи не будет. Взяли меня твои коллеги в оборот — пусть их, хошь уработайтесь. К слову, филёры ваши — царским не чета: я их уже минут через пять срисовал. Так и передай своему руководству. Не бойся, я не стану пытать о конечных целях и задачах, которые тебе ставились в тот момент, когда ты согласился шпионить за мной. Во-первых, я о них и сам догадываюсь. А во-вторых, мелкую, навроде тебя, сявку могли и не посвящать. Но вот что касается остального…

— Степан Кази…

— Ма-аа-лчать! Я привел тебя в хорошую семью! Я, можно сказать, поручился за тебя! Купился, старый дурак, на твое лицедейство и поверил, что ты приличный человек! А ты, паскудник эдакий, в ответку что учудил?!

— Я… я не мог вам… не имел права открыться. Вы же сами человек почти служивый. Вы же понимаете, что приказы — они не обсуждаются, они…

— ЧТО? Что ты хочешь сказать? Что тебе, сотруднику госбезопасности, ПРИКАЗАЛИ изнасиловать жену инвалида-калеки? Отца двоих детей, который за всю свою жизнь ничего плохого не сделал, кроме как за две копейки и фунт презрения горбатился на свою страну?

Запоздало сообразив, что Гиль откуда-то знает не только о его службе в НКВД, но и в курсе обстоятельств "проклятого вечера", Кудрявцев побледнел окончательно. Он беспомощно обернулся к Елене — та обожгла его полным ненависти взглядом.

— …Я… я не… не насиловал Лену, — сей глагол потребовал от Владимира немалых усилий. — Я не мог с ней ТАК поступить. Потому что я… я люблю ее! С первого взгляда, с того самого вечера…

— Так вот, оказывается, какая нынче любовь-то? — криво усмехнулся Гиль. — Женщине в беспомощном состоянии, у которой выхода иного нет, подол по-свойски задрать и стручок свой засвербевший засунуть? ЭТО любовь? После чего, прекрасно зная, что ее мужа уже нет в живых, цинично предложить помощь? Да как у тебя рука не отсохла в тот момент, когда ты пилюльки Севкины в карман свой поганый убирал?!

— Я ничего не знал тогда! Клянусь вам!

Бирюзовые глаза Елены поменяли цвет на синеву. Мятое лицо резко изменилось, на нем отчетливо выступили скулы.

— Лена! Неужели ты думаешь, что в самом деле, знай я в тот вечер о смерти Всеволода, я бы позволил себе такую… низость?

— Я тебе не верю! Ни единому слову твоему не верю! — с презрением выдавила она и, плюнув Кудрявцеву в лицо, выскочила из кухни в гостиную.

Степан Казимирович с видимым облегчением утихомирил вопящее радио и устало опустился на табурет:

— Вот и поговорили, Володя. А теперь что ж? Сможешь с камнем, который даже не камень — глыба, дальше жить — живи, существуй. Винить тебя, равно как стыдить, не стану. В конце концов, ты мне не сын, а я тебе, слава богу, не папаша. И единственное, что меня в подобной ситуации слабо утешать станет, так это то, что я на своем веку чекистов видал-перевидал. И среди них, по счастью, попадались настоящие люди. А не… такая плесень, как ты. Всё, уходи. Не о чем боле толковать.

Полностью раздавленный и униженный, Кудрявцев молча вышел в прихожую. Глухо хлопнула входная дверь.

— Лена! — позвал Гиль. — Вернись! Нам нужно договорить.

Крестница покорно вернулась, но еще с порога умоляюще попросила:

— Крестный, давай утром, а? Я пойду сейчас, лягу. Знобит что-то.

— Хорошо. Ступай, Ленушка, ложись. Утро вечера мудренее. Только имей в виду: завтра, с самого ранья нам с тобой нужно все успеть. Потому как днем у меня поезд.

— Спокойной ночи.

— Да какой там, к дьяволу, покой… Лена! Я вот что подумал. Давай-ка я заберу у вас тетради? От греха? Боюсь, вся эта кутерьма из-за них и образовалась. Не дай бог, под предлогом Севы с обыском заявятся?

— Пускай являются, — ровным голосом отозвалась Елена. — Все равно они не смогут их найти. Не надо, дядь Степан, пусть себе лежат. Чего уж теперь.

— В самом деле: спохватился Вавила — когда дочь роди́ла! — со злостью на самого себя крякнул Гиль. — Тьфу! Идиота кусок!..

* * *

…Елене было плохо. ПО-НАСТОЯЩЕМУ плохо.