Юность Барона. [3 книги]

Ночью, снова и снова переживая эпизоды ограбления, Юрка долго не мог уснуть. В детской голове его роились не по годам взрослые вопросы: «…Почему я это сделал? Посчитал, что пацаны совершили ошибку и ее надо исправить? Или всего-навсего испугался? Но чего? Понятно ведь, что никакую милицию тетка вызывать бы не стала. Не убыло бы от нее, с четырех мороженых. А если так… Чего в моем поступке было больше: нормальной пионерской и папа-маминой правильности? Или все-таки страха перед возможным наказанием?.. Яне смог, потому что струсил? Или потому что не захотел? МОГУ ЛИ Я И В САМОМ ДЕЛЕ УКРАСТЬ МОРОЖЕНОЕ? Или способен только на то, чтобы расплатиться за тех, кто убежал?»

О как! При всей, казалось бы, мелочности повода, вопросы, тем не менее, ставились вполне сопоставимые с гамлетовским «to be, or not to be». Ничуть не меньше…

* * *

— … Ты чего такой смурной сегодня? — прозвучало за спиной игривое.

Барон поворотился и почти уткнулся в рвущийся на свободу из условных приличий платья роскошный бюст Любы. Бабы во всех отношениях столь же интересной, сколь строптивой. На протяжении всего вечера Люба метала в его сторону пытливые, зазывалистые взгляды, что, в общем-то, неудивительно: Барон был мужчиной видным. Да и манЭры, в отличие от прочих здесь присутствующих, какие-никакие присутствовали.

— Я? Смурной?

— Ага. Как ни посмотрю: пьешь мало, ешь — еще меньше.

— Аппетита нет.

— Молодой, здоровый, а аппетиту нет? — Люба слегка изогнулась в пояснице и, коснувшись припухлыми губами профессиональной минетчицы баронова уха, заговорщицки зашептала: — Пойдем наверх? Я тебе и аппетит, и еще кой-чего подыму, а?

— Так рановато вроде. Подымать?

— Окстись, ночь на дворе! Просто она все еще немножечко белая, ночь-то. Потому и незаметная. И вообще — в этих делах только поздновато бывает. Но рановато — никогда.

— Мудрая ты женщина, Люба.

— На том стоим, хотя другим кормимся. Ну и?

— Не части. Может, потом, позже?

— Дело твое. Я два раза навязываться не стану, — оскорбившись, потемнела глазами Люба. Фыркнув «ночи стоят белые, мужики не смелые», покачивая кормой, она направилась к патефону с намерением сменить зануду Лещенко на нечто более экспрессивное.

В свою очередь Барон, подхватив недопитый стакан, поднялся и, стараясь не привлекать внимания, вышагнул — сперва в темные сени, а оттуда на летнюю, некогда застекленную, а ныне открытую всем ветрам веранду…

Плотно затворенная входная дверь надежно погасила фоновый гул пьяного разгуляева, а на смену табачному угару явился горьковато-сладкий аромат печного дымка. Среагировавший на движение Матрос, высунувшись из будки, бросил недовольный взгляд на потревожившего его сон человека. Хотел было сбрехать для порядку, но передумал, заленившись, и задним ходом сдал обратно.

Барон вдохнул бодрящего ветерку, поставил стакан на перильце, не без опаски присел на обнаруженный колченогий табурет и достал из кармана давешнюю газетную страницу Развернул, вгляделся в плохого качества печати портрет, размещенный под неприлично длинным заголовком «Новая встреча со старым большевиком. Политиздат выпускает дополненное издание книги С. К. Гиля „Шесть лет с Лениным“». С портрета смотрело умное, немного угрюмое, изборожденное морщинами худое лицо. Лицо человека, который в жизни повидал столько, что давно отвык чему-либо удивляться, а потому глядящего на мир снисходительно, отчасти по-барски.

В очередной раз пробежав невеликую заметку глазами, Барон отложил смятый листок, допил теплую водку, достал папиросу и задымил в ночь. В части белизны которой Люба малость погорячилась: на провисшем, резко почерневшем небе сейчас отчетливо угадывались очертания медвежьего ковша. Притом что звезды об эту пору и в этих широтах обычно проходили по разряду дефицитного товара…

Ленинград, апрель 1941 года

Последняя мирная весна запаздывала: минус четыре градуса в день рождения Ленина — это, извините, ни в какие ворота. Впрочем, пацанов с улицы Рубинштейна природными катаклизмами не напугаешь. Опять же, игра в войнушку — она не для слабаков.

Аккурат в тот момент, когда Юрка и Санька забрасывали комками грязно-снежных гранат временно переоборудованную во вражеский штаб горку, во двор с шиком вкатил лакированный ЗИС-101 с тремя завораживающими хромированными дудочками справа от капота.

— Юрка, зырь! Вроде в ваш подъезд?

— Ага, — напрягшись, подтвердил взлохмаченный, без шапки и в расстегнутом на все пуговицы пальто двенадцатилетний паренек.

Несколькими секундами спустя он во всю прыть несся навстречу выбравшемуся из машины худощавому седовласому мужчине в полувоенном френче и в заправленных в высокие сапоги галифе.

— Деда Степа-аа-ан!

— Узна-ал, узнал старика… — демонстрируя прокуренные желтые зубы, расплылся в улыбке Гиль и, крепко стиснув паренька за плечи, окинул его внимательным изучающим взглядом. — А вырос-то как! Еще не мужик, конечно, но уже мужичок, факт. Знакомься, это дядя Володя.