Юность дедов наших

Выступление закончилось. Подошёл мужчина и взял в руки аккордеон, девочка встала, поправила русые косички с бантами и стала кланяться публике. Овациям в палате не было конца. Мужчина повесил инструмент на плечо и взял за руку юную артистку. Когда они прошли почти весь коридор, Василь выглянул и крикнул им в след:

— Алька! Ты хоть свою фамилию скажи!

Девочка обернулась и посмотрела на него удивлённым взглядом:

— Зачем тебе?

— Станешь знаменитой артисткой, буду всем рассказывать, что кашу с тобой из одного котелка ел.

Она на секунду задумалась:

— Пахмутова. Хвастайся на здоровье.

К Василю подошёл доктор:

— Здравствуй, в рубашке рождённый. Как рука?

— Не болит, только вот пальцы почему-то согнулись и не шевелятся.

— Ничего, — успокаивал доктор, — сам на ногах, и здорово. До сих пор не пойму, как ты жив остался? Ладно, собирайся домой, заждались уже.

Отъезжая на подводе от Сталинграда, Василь обернулся. По сравнению с уже зелёной степью, город резко контрастировал. За два с небольшим месяца, когда парень первый раз увидел всё это, пейзаж не изменился. Тёмные, красноватые руины и в середине, как гора пепла, Мамаев курган.

Василь вздохнул. Он ехал домой, туда, где хоть и не очень сытно, но мамка рядом. По дороге вспоминал своё детство: как ловили раков, купали коней, Саньку, который только что вылез из проруби и, дрожа всем телом, пытается отогреться у костра. Отца вспоминал и старшего брата. Где они сейчас? Как живут, тяжело, легко ли? Лишь бы живы были.

Раннее утро в деревне было тихим и безветренным. Где-то кричали беспокойные петухи и будили свои пернатые гаремы. В зарослях, покрытых свежей, молодой листвой, пели свадебные песни соловьи, непременно заканчивая каждый куплет баллады коротким ярким аккордом, будто ставя точку в очередном четверостишье. Они ещё с ночи не переставали и закончат, лишь когда солнце нежными лучами приласкает землю, отряхивая сочную траву от прозрачной росы. Испарина от речки зависла лёгкой дымкой над зеркальной поверхностью воды и освежала свисающие по берегу белоснежные ветки пышно цветущей, дурманящей своим колдовским ароматом черёмухи.

Санька сидел на берегу и не обращал внимания на всё великолепие, происходящее вокруг. Он просто перестал его замечать, так как видел это каждую весну. У него сейчас было куда более важное занятие. Сделанный из гусиного пера поплавок начал потихоньку кивать из стороны в сторону. Какая там, к лешему, черёмуха с соловьями, когда поклёвка началась? Он чуть привстал, взял осторожно в руки лежащее до этого на воткнутой в берег рогатине удилище и застыл в напряжении. Вот сейчас, ещё пару секунд, и ленивый, как закормленный поросёнок, тёмно-золотистый круглощёкий линь распробует наживку и утопит поплавок. Вот ещё секунду, не торопись. И… Плюх.

Санька был просто в ступоре от произошедшего. Прямо рядом с поплавком в воду упала сухая коряга, разбросав в стороны брызги воды. Он взглянул вверх. Не могла эта хреновина сама прилететь.

— Ты чего сделал, рожа бессовестная, — вскрикнул Санька в ярости и обернулся на заросли, — выходи, кто там? Я сейчас этой палкой по голове настучу.

Из-за дерева вышел вполне довольный собою Василь.

— Вот я знал, что ты здесь ошиваешься, опять будешь потом весь день за рычагами носом клевать.

Санька расплылся в улыбке и кинулся навстречу другу, сняв с головы картуз.

— Васька! Ну, ты и морда. Где так долго пропадал? — говорил он, обнимая однокашника, — мы тут заждались все. Тётя София председателю всю плешь проела, чтобы тебя домой отпустили.

— Видишь, отпустили, — отвечал не менее радостный от встречи Василь.

— Эге. Что это у тебя? — спросил Санька, заметив у друга неестественно согнутые пальцы.

Тот, замявшись, спрятал руку за спину:

— Потом расскажу. Вы во сколько на бригаде собираетесь? Надо к парторгу явиться.

— Как обычно, в семь утра.

— Ладно, рыбачь, я домой зайти успею.

— Какая теперь рыбалка? Подожди, я удочку соберу и провожу тебя.

Друзья шли рядом по тропинке. Под ногами шелестела прошлогодняя сухая листва, через которую торчали уже отцветшие подснежники. Пришло время других первоцветов. Хохлатка радовала яркими, на фоне коричневой листвы, маленькими гроздьями необычных цветов и рассеченными листочками. Белая, красная, фиолетовая, она ковром устилала дубовый лесок, через который проходила дорога к дому.

— Рассказывай, что там, в городе, творится? — спросил, наконец, Санька.

— Трындец там, всё развалено. Кругом каша из кирпичей, обгорелого железа и мяса.

— Какого мяса?

— Человеческого. Иногда не разберёшь, где наше, а где немецкое. Вот и разгребали всё это. Здания были по пять этажей и выше, сейчас одни руины.

Санька на минуту задумался и снова спросил осторожно, как бы между делом, скрывая истинное любопытство.

— С рукой что?

— Бомба взорвалась, если бы я ладонь не подставил, осколок прямо в башку бы мне прилетел.

— Пальцы не работают?

— Нет, жилы перебило, — ответил Василь, показывая покалеченную ладонь другу, — сухая стала.