«Юность». Избранное. X. 1955-1965

Автомашины подскакивали как-то неистово, судорожно. Газосварщики уже сбросили свои фуфайки и вот уже несколько дней без отдыха, без передышки сшивают последние метры магистрали. Во всем чувствуется оживление. Каждый день, каждый час досрочного пуска газопровода — это экономия, удовлетворение и слава. Рычат бульдозеры. Земля местами уже черная-черная.

Гоша был угнетен до крайности. Гоша — жалкий человек. Авилов уехал утверждать списки в трест. Авилов выгоняет его за ненужностью.

— Ну добривай же, Горка! — встал дядя Охрем с заткнутой салфеткой за ворот, ощущая, как зудит щека от высохшей мыльной пены. — Да поедем. Станешь ты, брат, газопроводчиком. Вот тогда…

Гоша с яростью повернулся к дяде Охрему. Старое, сморщенное в гармошку лицо показалось ему издевательски улыбчивым. Неужели его наследственная специальность?.. Гоша не мог успокоиться.

— Не буду я вас брить! — в отчаянии крикнул Гоша.

Он ушел за перегородку, стащил с себя ватные штаны, лихорадочно сдернул с гвоздя свои узкие брюки, переоделся, запихал в чемоданчик инструмент и, пройдя мимо ошарашенного, пытавшегося что-то объяснить дяди Охрема, выбежал, плюхая толстыми подошвами по лужам, к разбитой колее дороги. Экскаваторщик бросился за ним, размахивая руками и что-то крича. Кто-то догнал его, хватая за полы стеганки и показывая в сторону экскаватора.

— Да сейчас! Да пусти, балда! — орал дядя Охрем, вырываясь.

Разбрызгивая грязь, перед голосующим Гошей затормозил «газик». Из «газика» плечами вперед, в кожанке и шапке-ушанке вылез удивленный Авилов.

— Ты куда, милок?

— Не ваше дело! — отворачиваясь, враждебно отозвался Гоша. — Туда, где я нужнее.

— Ты, брат, того, не спьяну ли? Или как?

Гоша непримиримо молчал, судорожно стискивая ручку чемоданчика. Его сумрачный, тоскливый взгляд остановился на дяде Охреме, подбежавшем к кювету. Видимо, узнав Авилова, старик, не добежав, повернул назад и скрылся за вагончиками.

— Конечно, дело твое! — сердито сказал Авилов. — Ты сам себе хозяин. Удерживать я тебя не могу. Приняли мы тебя неплохо, тобой были очень и очень довольны. Ну, а чем не потрафили, прости, брат. У нас дело горячее, расшаркиваться некогда! — Авилов захлопнул кабину. «Газик» заурчал, дверца снова открылась, и Авилов, выглянув, крикнул: — Зайди хоть премию получи, слышишь? Вот так-то, брат! А жаль, придется другого искать. — И «газик» помчался, сердито расшлепывая жирные плевки грязи.

Гоша медленно соображал. Гоша растерянно хлопал ресницами. Сердце Гошино заныло в каком-то радостном отупении. Гоше были ясны слова Авилова.

…Трасса по-прежнему продвигается вперед. По-прежнему каждый день захаживают к Гоше Авилов и старый Охрем. Авилов хвалит Гошу, а Охрем бреется, жмурясь от удовольствия, а потом снова принимается за свое. Так они и переругиваются, и каждый остается при своем мнении. И, видимо, дяде Охрему не переубедить Гошу, потому что дело-то, оказывается, не в наследственной специальности, а в любви к ней. И это вам подтвердит любой газопроводчик, который побывал в Гошиных руках.

К этому можно было бы еще добавить, что праздник был как праздник. Перед праздником вагон ломился от клиентуры. Гоша получил премию, отослал ее матери, уведомив, что теперь их участок будет обозначаться под номером тридцать семь, что все хорошо и что с дядей Охремом они помирились.

В день сдачи магистрали друзья протолкались к буфету, выпили по чарке, и дядя Охрем сказал:

— Конечно, Горка, это был грубый маневр. Но ведь я от чистого сердца, Горка, действовал. Думал, пока там Авелкин в разъезде, справки наводить не станешь, а тем временем, значит… Вот так! Да ты не сердись! Ну, чокнемся еще!

Было весело. Играла радиола, и газопроводчики пели песни и танцевали друг с другом на еще не просохшей площадке у здания подстанции.

Тягачи протащили вагоны через весь город, а за городом свернули на проселочную дорогу, снова к газовому источнику.

Виссарион Сиснев

Хорошо, что мы встретились

На работу в органы милиции я попал по путевке райкома комсомола три года назад. Жалею ли я теперь об этом? Иногда да: никто не рождается для того, чтобы иметь дело с мерзавцами, которым обокрасть старушку или за бумажник проломить хорошему человеку череп — что моргнуть. Но это только иногда. А когда мне случается схватить такого гада, я потом долгое время почти физически ощущаю, что недаром живу на белом свете.

И дело не в тщеславии. Просто я так устроен, что не смог бы работать в какой-нибудь тихой конторе: входящие, исходящие… Я должен видеть и чувствовать какой-то реальный результат своего труда. На заводе мне доставляло удовольствие время от времени посматривать, как растет у моего станка груда блестящих деталей. Что-то в этом роде я чувствую и сейчас, когда добавляю к своему личному счету еще одного паразита, который уже не сможет вредить людям.

Служу я при столичном вокзале, но то, о чем пойдет речь, никакого отношения к этой работе не имеет. Вернее, так оказалось потом. А началось все именно на вокзале.