«Юность». Избранное. X. 1955-1965

Застенчивый Гоша не мог толком объяснить рыкающему Шулейко, как и почему попал он на участок Авилова, твердо отказался от оклада кладовщика (помимо «клиентурских») и на прощание великодушно согласился «обработать» раздосадованного товарища Шулейко, после чего Шулейко уехал в город и, как потом рассказывал его шофер, шнырял по парикмахерским в поисках подходящего парня. Шофер говорил, что он-таки отыскал какого-то прохвоста и прогнал его ровно через неделю. К этому времени трассы сблизились настолько, что рабочие участка Шулейко могли пользоваться услугами парикмахера, участка Авилова.

Суточную выручку Гоша каждое утро передавал в бухгалтерию. Оттуда ее переправляли в Гошину артель, а из артели перечисляли Гоше аванс и получку.

В свободную минуту Гоша выходил из вагончика и, приложив ладонь к глазам, вглядывался в ту сторону, где экскаваторы, вгрызаясь ковшами, черпали землю, оставляя за собой удивительно ровную и глубокую траншею, из которой светлым дымком выплывал пар. Тарахтел денно и нощно движок. Стучали отбойные молотки, когда трасса упиралась в скрытый под пленкой снега каменный пласт. Много километров Гоша прошел с газопроводчиками. В каждом населенном пункте он закупал одеколон, мыльный порошок, договаривался насчет стирки салфеток, разыскивал почтовое отделение связи и в ящик опускал письмо матери, а другое письмо…

Другое он задерживал в руке, долго глядел на него грустными глазами и, вздохнув опечаленно, снова засовывал в карман стеганки. Понурив голову, укрытую шапкой-пирожком, Гоша медленно брел к стоянке. Навстречу, раздувая снежную пыль, мчались, подпрыгивая на ухабах, автомашины. Из окна кабины высовывалась смеющаяся физиономия и орала, обнажая в блеске улыбки зубастый рот.

— Здорово, Гошка-а!.. Приве-е… — уносилось в грохоте кузова и шуме мотора.

Гоша махал вслед машинам. Одной, другой и в конце концов, приободрившись, решительно махал самому себе, избавляясь от грустных мыслей, успокоившись окончательно, взбирался по скользким ступенькам своего вагончика, где уже дожидались, покуривая, строители.

Неотосланное письмо Гоша прятал на дно чемодана и, облачившись в свой безукоризненно чистый халат, уже совсем весело пощелкивал ножницами, прицеливаясь к измятой, пропотевшей в пылу трудовой вахты шевелюре.

В одном из неотосланных писем было и такое:

Что ж, пусть я романтик!

Романтика — удел не «стильных»,
А смелых духом, дерзающих и сильных…
Романтика, по-моему, не слабость,
И если я иду тропой гиганта,
То чувствую: и я гигантик!
И горд я этим и ощущаю сладость!

«Смешны, Зоя, тебе эти мои упражнения. Я заранее вижу твою скептически-неверующую улыбочку, твои изогнутые милые брови, но что ж… Теперь я твердо знаю, что ни за что, никогда не соглашусь променять эту неуютную, неустроенную, но по-своему захватывающую жизнь на ту, которой жил раньше. Что ж, может, я и в самом деле восторженный идиот, может, я действительно „недоразумение природы“, как выразилась ты однажды, но я готов быть тысячу раз таким, нежели слюнявым пижоном, думающим только о подачках, сколачивающих себе клиентуру из зажиточных граждан, ломающихся под „джаз-банд“ и ни черта не смыслящих в вопросе: „А что же такое наша эпоха, а как она делается, а где ее передний край, и за что дрались наши отцы?“ По крайней мере я знаю теперь, как добывается газ, на котором тебе мамаша жарит яичницу, и это мне доставляет удовольствие, а ты… Впрочем, все. Прости, Зойка, но, может быть, когда-нибудь придет время, и ты поймешь меня…»

В остальных письмах среди описаний жизни трассы, среди описаний своих грубоватых клиентов тоже можно было бы отыскать нечто сходное.