«Юность». Избранное. X. 1955-1965

Но если бы, презрев все устрашенья, не сглаживая острые углы, я перевел вас — все-таки мишенью, я стал бы Для критической стрелы; и не какой-то куро-петушиной, но оперенной дьявольски умно: доказано бы было все равно, что только грежу точности вершиной, но не кибернетической машиной, а мною это переведено; что в текст чужой свои вложил я ноты, к чужим свой прибавил я грехи и в результате вдумчивой работы я все ж модернизировал стихи. И это верно, братья иностранцы; хоть и внимаю вашим голосам, но изгибаться, точно дама в танце, как в данс-макабре или контрдансе, передавать тончайшие нюансы средневековья или Ренессанса — в том преуспеть я не имею шанса, я не могу, я существую сам!

Я не могу дословно и буквально, как попугай вам вторить какаду! Пусть созданное вами гениально, по-своему я все переведу, и на меня жестокую облаву затеет ополченье толмачей: мол, тать в ночи, он исказил лукаво значение классических вещей.

Тут слышу я:

— Дерзай! Имеешь право. И в наше время этаких вещей не избегали. Антокольский Павел пусть поворчит, но это не беда. Кто своего в чужое не добавил! Так поступали всюду и всегда! Любой из нас имеет основанье добавить, беспристрастие храня, в чужую скорбь свое негодованье, в чужое тленье своего огня. А коль простак взялся бы за работу, добавил бы в чужие он труды: трудолюбив — так собственного пота, ленив — так просто-напросто воды!

Новелла Матвеева

Бобры

В зоопарке в тесноватой клетке
Беззаботно жили два бобра.
Разгрызая ивовые ветки,
   Мягкие, с отливом серебра.
Но горчил печалью полускрытой
    Терпкий привкус
     Листьев и коры.
«Ну, а где же то,
     За что мы сыты!
Где работа!» — думали бобры.
Как рабочих к лени приневолишь!
Им бы строить.
    Строить да крепить,
А у них для этого всего лишь
Пополам расколотый кирпич.
Подошли бобры к нему вплотную.
   Половинку подняли с трудом,
С важностью взвалили на другую…
Из чего же дальше строить дом?
Что же дальше делать им?
     Не знают.
Приутихли, сумрачно глядят.
Сгорбились,
     О чем-то вспоминают
И зеленых веток
    Не едят.

«Сети кругом развешены…»

Сети кругом развешены.
Хочется их потрогать.
Руки у каждой женщины
Обнажены по локоть.

Ходят шагами крупными.

Перекликаясь громко.
Водят руками круглыми,
Розовыми, как семга.

Синяя, белая, красная

Бьется в сетях добыча.
И красота их разная.
Женская и девичья,

Правильная и пряничная,

Служит делу подспорьем.
И вся городская прачечная.
Пахнет соленым морем.

Открытое письмо анониму

Я к вам пишу.
     А как вас звать?
Никак!
     Чего же боле!!
Меня презреньем наказать
     Никак
Не в вашей воле.
От самой древней древности
     На то и аноним,
Что, стало быть, в презренности
     Никем не заменим.
Стрелять в затылок не хитро.
     И стоит ли труда
Иметь бумагу и перо
     И не иметь стыда?!
Ты рвешься правду мне открыть?
     Но как! Путем неправды?!
Открой лицо — и, может быть,
Хоть в этом будешь прав ты.
Смотри! Двенадцать тысяч слов.
Но подпись: «Аноним» —
И все двенадцать тысяч слов
Зачеркнуты одним.
Ты рвешься в бой!
     О чем же речь,
Коль сильно разобрало!
Но прежде чем подымешь меч,
Изволь поднять забрало.
А то ведь я-то — вот она.
А ты неуловим.
Нет! Не по правилам война!
Откройся, аноним!
Но что за дерзкая мечта —
Увидеть анонима!
Неуязвима пустота.
Ничтожество незримо.

И даже видя подлеца,

Чья подлость не секрет.
Мы видим маску.
     А лица —
Увы! — под маской нет!