Юность Куинджи

— Занеси его в журнал. Да внимательно считай все мешки.

— Господин Аморети, — подал голос Гарась.

— Чего еще? Ах, да! По гривне за два конца.

— Та у меня ж волы…

— Потому и по гривне, — отрезал сердито Спиро Серафимович. — Не неволю, коль не подходит.

Гарась что‑то прошелестел губами, надел шапку и направился к своей арбе. «Неужто не признал? — подумал Архип. — Даже не отозвался». Он не видел возчика больше года, с тех пор, как ездил с ним в Александровку за углем.

Аморети приказал парнишке считать и записывать мешки, которые возчики будут укладывать на подводы. Затем ехать с ними в порт и там считать и записывать при выгрузке.

— Да смотри в оба. Особенно за тем, что на волах. Чтобы не отставал, — предупредил хозяин.

— Дядя Гарась хороший, —ответил Архип. —Я его знаю.

— Синек арам дополь, ама маде буландырый[42] — сказал тихо Аморети, а громче добавил: — Ладно, приступай к делу.

Возчики помогали друг Другу таскать мешки с зерном. Вместе с ними работал дядя Гарась. Архипа будто не замечал, и тот не знал, как себя вести. Заговорить же с ним не мог — был все время занят подсчетом мешков. Наконец погрузка закончилась.

— Ты, Гарась, трогай первым, — предложил кто‑то из возчиков.

— И нам легче: не надо гнать лошадей, — поддержали его.

Архип закрыл конторскую книгу, взял ее под мышку и, не спрашивая разрешения, взобрался на арбу Гарася. Тот сел рядом, взмахнул кнутом и крикнул:

— Цоб–цобе!

Выехали на дорогу, что вела в порт. Неожиданно Гарась сказал:

— А ты, хлопец, подрос.

— Эт‑то, думал, что вы не признали меня. Или обижаетесь, — откликнулся Архип.

— За что же? Небось, несладко живешь у этого живоглота? Да и где она — та сладкая жизнь? — сказал с горечью возчик. — У Чабаненко делов нема. Приходится за гроши наниматься. Все заработанное на скотину идет. А дома — с хлеба на воду перебиваешься. Эх–хе–хе… Та цоб! — крикнул он и потянул кнутом по спинам волов.

— Не надо, дядя Гарась, — попросил Архип. —Им больно.

— И то правда. Скотина не виновата.

Он надолго замолчал. Понуро опустил голову, думая о чем‑то своем. Потом озабоченно сказал:

— Значит, батрачишь.

— Служу.

— Давно?

— Скоро две недели, — ответил Куинджи. — Хозяин обещал познакомить меня с настоящим художником.

— Не кинул, выходит, —отозвался Гарась и добавил: — Горемычные мы с тобой, хлопец. Не дает бог удачи. И все же не отступай, Архип, держись конторского дела.

Арба тяжело тащилась по берегу спокойного моря. Зеленоватая вода лизала сырой песок, что‑то нашептывала ему. Верстах в четырех от берега на рейде, купаясь в лучах апрельского солнца, стояли три белых корабля.

Гавани для судов Мариуполь не имел, ее нельзя было построить из‑за мелководья. К сооруженным каменным причалам могли подходить лишь плоскодонные ялики и лодки с небольшим грузом.

Архип бросил взгляд на заморские суда, и ему вдруг припомнился разговор его хозяина с учителем и священником, в котором часто произносились слова «война», «смерть» и «кровь». «Война — это бит–ва, — подумал парнишка. — Такая, как была у Мстислава Киевского с татарами на Кальчике. Но она происходила давно. Тогда сражались копьями и мечами. Враги на лошадях прискакали в наши степи. А теперь на кораблях приплыли. На них есть пушки и с ружей стреляют. Страшно, должно быть. И к нам могут приплыть».

Он повернулся к Гарасю и спросил, запинаясь:

— Эт‑то, вы войну видели?

— И ты про нее прослышал? От кого?

— У хозяина учитель Косогубов был. Говорил, эт‑то, турки. И еще… Французы войной идут на Россию.

— Косогубов точно знает. Ему газеты из самой столицы доставляют. Он человек башковитый. Если говорит, то верно, — заключил Гарась.

— А на войне страшно? — снова спросил Архип.

— Как гадаешь, коли убивают — страшно?

— Не всех же убивают.

— Бывает, без–рук, без ног… А то и без глаза остаются, — ответил возчик, — Помню, годков десять мне было, в Мариуполь приезжал герой войны. Той, что с французским Наполеоном велась. Когда Москва горела. Сам без руки, а бравый такой енерал. Весь город вышел глазеть на него… До нас война тогда не доходила. Не дай бог, коли докатится. Пронеси беду кровавую, пресвятая богородица, — прошептал Гарась и перекрестился.

В порту Спиро Серафимович уже поджидал хлебный обоз. Его пролетка стояла недалеко от причала, к которому были пришвартованы две лодки с нерусскими надписями на борту. Архип скорее догадался, нежели сумел прочитать, что иностранное слово означает имя «Мария».

Сгружали с подвод и носили мешки в лодки быстрые матросы в синих беретах. Они непонятно перекликались, смеялись и кивали в сторону Архипа, который стоял в арбе, одетый в розовую рубаху и подпоясанный тонким поясом, точно таким, какие были у чужестранных матросов. Парнишка считал мешки с пшеницей–арнауткой и записывал в конторскую книгу.

Перед отплытием лодок к нему подскочил молоденький матрос с длинными бакенбардами, протянул руку и, подмигнув, выкрикнул:

— Вива!

— Вива, — настороженно повторил Архип.

— Итальяно?

— Йохтур[43] — ответил Куинджи и покачал головой.