Юность Куинджи

За два дня до ярмарки на улицах Мариуполя, прилегающих к базарной площади, стоял колесный скрип телег и арб, огромных возов и повозок, слышались понукание лошадей и покрикивание на волов, ругань мужиков и причитания баб. Свистели бичи погонщиков, мычал и блеял скот. Ехали и шли крестьяне из близлежащих сел и хуторов. Купцы и мещане из Таганрога и Павлограда, Орехова и Александровска, даже из самого Екатеринослава везли железные, бакалейные, мануфактурные товары. Тянулись груженые подводы из Бахмутского уезда с сосновым и дубовым лесом, с каменным углем и Зкелезом, с шерстью и солью, с яровым и озимым хлебом. Из‑за Кальмиуса с земли войска донского, а также из Черноморья шли обозы с таранью и рыбьим жиром, с икрой, с донскими и судакскими винами. Из Чугуева пригоняли отменных рысаков.

Местные обыватели уставляли торговые ряды свечами и мылом, макаронами и кожей, коврами и полстями[47], седлами и сбруей, сафьяновыми сапожками и туфлями, расшитыми различными узорами, отделанные серебром и золотом головные уборы и рубахи. Однако над всем преобладала рыба разных сортов и копчения. Аппетитный дух поднимался не только над тысячеголосой ярмаркой, ко и висел над всем городом, словно в каждом дворе отворили враз погреба и сараи, амбары и коморки, засеки и схроны, где всю зиму пребывали летние и осенние дары Азовского моря, Кальмиуса и Кальчика. Тающая во рту чуть солоноватая красная рыба, просвечивающийся на свету, солнечного цвета рыбец, истекающая жиром скумбрия, белая и мягкая сула, отливающий розовым сазан, звенящая серебристая таранка, живое золото копченой тюльки, и тут же весеннего улова зубастая щука и головастые сахарные бычки.

Владельцы черепичных и кирпичных заводов предлагали свою продукцию.

Аморети на ярмарке не торговал, но зато неистово торговался. Имел привычку ходить один от воза к возу, из одного ряда в другой и прицениваться к пшенице. В новом темно–синем костюме с жилетом, в коричневом котелке, пахнущий духами, он вместе с Архипом пришел на заре к своим амбарам. Ярмарка проснулась и готовилась к предстоящему торгу.

— До обеда ты свободен. Вот, возьми на сладости, — сказал Спиро Серафимович и протянул двугривенный. — В полдень возвращайся сюда.

Архип, одетый по–праздничному в красную рубашку навыпуск, в жилете, в клетчатых штанах и в мягких кожаных чувяках, бродил от палатки к палатке, выстроенных по кругу на базарной площади. В центре, в несколько рядов, расположились брички и возы. Ярмарка гудела, как густой пчелиный рой. В его монотонность врывались то протяжные, то резкие крики торговцев–лотошников:

— Подходи, молодцы, есть для вас леденцы!

— Бублики–пряники с яблочным наваром — отдаю даром!

Им вторили продавцы–коробейники:

— Сережки и намиста[48] сработаны чисто! Девице понравится — бесплатно достанется!

— Кому гребешки — для волос и для души!

Взлетали звонкие голоса трактирных зазывал:

— У нас чебуреки — сделали греки! На копейку три, хочешь — ешь, хочешь — смотри!

— Стар и мал, заходи на пилав!

Откуда‑то доносилась тоскующая мелодия шарманки. Невдалеке всплескивалась разудалая игра гармони. А у груженной мешками подводы разгорался горячий спор:

— Уступи по гривне на пуд.

— За такой товар?

— Не лучше, чем у других.

— А чего со мной торгуешься?

Вдруг по–соседству взорвался бабий крик:

— Ах ты ирод! Та щоб тэбэ разирвало на шматкы[49]!

Дородная молодайка в длинной юбке и белой кофточке с красным большим платком на плечах стояла на возу и кому‑то грозила кулаком, выговаривая:

— Та подавысь тою цыбулею![50] Ворюга треклятый!

Ярмарка с каждым часом становилась звонче и голосистее, она кричала, пела, смеялась, гудела, плакала, плясала, спорила; казалось, что поднявшееся в безоблачное небо теплое солнце апреля разогревало ее и наполняло неудержимой удалью. Уже у кое–кого состоялись выгодные сделки, кое‑кто отторговался и поднимал чарку за удачу. Совсем недавно незнакомые люди ныне обменивались новостями, судачили о видах на урожай, делились радостями и бедами.

Возле пустого воза на корзинах, охапках сена и мешках сидели кружком мужики. Посредине стояла бутыль с брагой, лежала домашняя снедь — сало, соленые огурцы, таранка, лук, нарезанный большими ломтями черный хлеб. Мужики смачно ели, то и дело поглядывая на седоусого напарника, который что‑то рассказывал, прерываемый взрывами хохота.

Архип стал позади воза, прислушался.

— А то еще мужик пану досадил, — говорил седоусый. — Раз, как мы ныне, поехал пан с кучером на ярмарку. Когда видит: ведет мужик на ярмарку козу. Ну, пан и спрашивает: «Что за эту козу?» Мужик отвечает: «Дайте коня одного, бо эта коза волков ловит»…

Слушатели засмеялись. Рассказчик минуту подождал и продолжил:

— Пан тогда говорит кучеру: «Ванька, отдадим коня, одним будем ехать, а коза будет волков ловить». Вот, значит, едут они дорогой, видят: стоят два волка. Пан и говорит: «Ванька, видишь волков? Они наши будут». Пустил козу, волки поймали козу и съели.

Громкий смех прервал рассказчика. Он улыбнулся, взял кусок хлеба, положил на него сало и лук, но есть не стал. Заговорил снова: