Юность Маши Строговой

"Что же я делаю? — вздохнула Маша. — Нужно работать, а я вспоминаю и вспоминаю, а работа стоит".

Но это было неверно.

Как когда-то Митя, уясняя спор материализма с идеализмом, решал вопросы своего собственного отношения к жизни, так теперь для нее наступила та же пора.

Казалось бы, что тут решать — пиши спокойно доклад о Толстом.

Но если этот доклад — исповедь взглядов на жизнь и искусство, писать спокойно нельзя.

Маша не знала, как взяться за дело.

Но вот сознание осветила догадка, еще неясная, смутная, но уже чем-то счастливая.

Толстой показывает народ, когда в нем раскрывается основное, и тогда понимаешь, что народ велик…

Мысли Маши летели. В чем же цель и сила искусства? Не в том ли, чтоб увидеть народ в самый трудный, высокий период истории?

Маша так углубилась в размышления, что не замечала никого вокруг, не замечала она и Ускова, который сидел невдалеке и время от времени поглядывал на нее поверх внушительного сооружения из книг, возвышавшегося перед ним на столе.

Юрий тоже работал над докладом. С любознательностью истого ученого он решил подвергнуть исследованию все высказывания и труды об эпитете, имевшие когда-либо место. Необходимо уяснить, что в этой области науки о литературе было сделано до Юрия Ускова.

Юрочка предполагал, что сделано не все, и это его ободряло. Но то настроение радости и волнения, которое овладевает человеком, когда работа становится его жизнью, — это настроение не приходило. Юрий смутно догадывался, что идет каким-то неверным путем.

"Если ты пишешь научный труд, у тебя должна быть идея", — думал он. Он мог бы обратиться за помощью к профессору.

Но нет! Взял тему и справится сам. Во что бы то ни стало!

Однако пока дело шло плохо, и так как во всем была повинна Строгова, неприязнь к ней не убывала, а росла. Ее присутствие в читальне мешало Ускову сосредоточиться. Он заметил, что перед Строговой лежит книга, но она смотрит не столько в книгу, сколько на зеленый абажур.

"Интересно, какой это будет научный доклад и что она собирается высмотреть в абажуре?"

Юрочка злорадствовал. Хотя работа сегодня не спорилась, он досидел в читальне до закрытия и захлопнул объемистый том в ту самую минуту, когда Маша поднялась, чтобы уйти. Он догнал ее в вестибюле.

— Строгова! — сказал он официальным тоном. В деканате вывешен список отстающих. На первом месте ты, и только одна с нашего курса. Имей в виду…

Маша даже побледнела. Сейчас только она вспомнила о старославянском языке. У нее был такой расстроенный вид, что в ожесточенном сердце Юрия Ускова шевельнулось нечто вроде участия. Но Ускову чужда была сентиментальность.

— Имей в виду! — внушительно повторил он, однако наставление читать воздержался, хотя предполагал это сделать как староста курса.

"Пусть узнает! — думал он, в одиночестве возвращаясь домой, прыгая через арыки, спотыкаясь в темноте и приходя от этого в более и более раздраженное состояние. — Пусть узнает".

Что должна Строгова узнать, Ускову было не совсем ясно, но, к удивлению своему, сообщив ей неприятную новость, удовлетворения он не испытал.

Глава 8

В приказе, вывешенном деканатом, предлагалось под угрозой исключения сдать экзамен в недельный срок. Это значило, что Маша должна оставить "Севастопольские рассказы" и тот мир чувств и мыслей, который возник в ее представлении, и изучать большие и малые юсы. Все были заняты семинарскими работами, через несколько дней начиналась педагогическая практика, потом зимняя экзаменационная сессия.

Все это свалилось на Машу разом. На лекциях она не закрывала учебника старославянского языка.

Ася заглянула в учебник:

— Ай-яй-яй! Как ты ухитрилась дотянуть до сих пор хвосты за прошлый год? Что ты делала все это время?

За это время Маша многое поняла. И тем не менее через несколько дней ее могли исключить из института.

— Чудачка! — сказала Ася. — Читает вперед по курсу и не делает того, что нужно. Ты пропадешь, если я тебе не помогу.

— Как ты можешь помочь? — недоверчиво возразила Маша.

Ася улыбнулась.

— Вон шествует профессор, — указала она. — У западника, кроме Байрона, можно ничего не знать. У этого старикана славяниста, наверно, тоже есть конек. Познакомься и разузнай.

Профессор шел по коридору, шаркая резиновыми ботами. Почти до пят свисала шуба на лисьем меху. Профессору было тяжело в меховой шубе. Он остановился около аудитории, снял ушанку, вытащил из кармана шубы черную круглую шапочку, прикрыл ею лысину и только потом вошел в аудиторию.

— А самое лучшее, — продолжала Ася, — признайся ему, что обожаешь старославянский. Верный способ. Всегда действует!

Машей вдруг овладела беспечность. Она спрятала учебник в портфель. Через два часа сдавать все равно ничего не успеешь. Что будет, то и будет.

Профессор сидел за столом. Маша устроилась напротив.

— Лекции слушали? Прочитали всерьез? Ясно все? — он задавал отрывистые вопросы, его зоркие маленькие глаза быстро бегали. — Не крутите бумажку. Зачем вы крутите бумажку?

Маша послушно сложила на коленях руки. "Провалит!"

— Нуте-с, рассказывайте.

Маша начала рассказывать.