Юность, опаленная войной

Поднимаемся и бросаемся вперед. По бокам напирают товарищи. Перебегаем на противоположную сторону какой-то улицы. Влетаем в ворота частично разрушенного дома, а на улице, за нашей спиной, уже кружатся в танце смерти трассирующие пули. Несколько наших солдат замешкались, перебегая улицу, и полегли, скошенные огненной очередью.

- Внимание, контратака! Занять круговую оборону! - приказывает молоденький хорунжий.

Дом сотрясается до основания. Везде полно известковой пыли. На одном из верхних этажей что-то с треском обрушивается. Кто-то пронзительно зовет на помощь во дворе.

Мы устанавливаем пулемет в подворотне. Рядом занимают позиции несколько солдат с автоматами и двое повстанцев с пистолетами в руках. Из окон верхних этажей слышны частые выстрелы. Стоящий в глубине слева дом загорается. Но вот и мы видим немцев. Я открываю огонь из пулемета. Мне вторят солдаты и повстанцы. С пражского берега яростно бьет артиллерия, но непосредственных результатов ее огня мы не видим: все застилает пыль и дым.

. В горле пересохло, глаза слезятся от известковой пыли, а немцы атакуют и атакуют. Мы отгоняем их огнем из автоматов. Все реже стреляют наши противотанковые ружья и пушки, а на третий день боя они и вовсе замолкают, поэтому гитлеровские танкисты наглеют. Уверенные в прочности двадцатисантиметровой брони "фердинандов", немцы подъезжают вплотную к мосту Понятовского и отсюда обстреливают плацдарм и пражский берег. А когда ниже моста переправляются товарищи из 8-го пехотного полка, немцам удается поразить несколько понтонов с войсками.

С каждым днем пребывание на маленьком клочке земли становится все более трудным. Защитников плацдарма остается все меньше. Не хватает боеприпасов, ощущаются трудности со снабжением. Раненые нуждаются в немедленной врачебной помощи, а оказать ее некому. В ожидании эвакуации в тыл они лежат в затхлых подвалах. Просят воды, а ее можно набрать в Висле только ночью. Они отдают себе отчет, что мы им ничем не можем помочь, поэтому умоляют только об одном о глотке воды. О, лучше было в те дни не заходить в подвалы и не смотреть на людские страдания...

Несколько дней пребывания на плацдарме приучили нас к немецкому распорядку дня.

До восьми утра обычно спокойно, только временами ухнет где-нибудь мина или прозвучит одинокий выстрел снайперской винтовки. Сразу же после восьми начинают обработку плацдарма минометы. Несколько минут ураганного огня - и немцы поднимаются в атаку. До обеда они предпринимают две-три попытки прорвать нашу оборону. Потом еще пару раз идут на штурм наших позиций.

Наконец наступают сумерки. Освещаемые вспышками ракет и заревом пожирающих Варшаву пожаров, мы берем котелки и отправляемся за водой к Висле. Оставшиеся делят между собой последние сухари, чистят оружие и подсчитывают патроны в патронташах и вещмешках. Те, кто уходит за водой, возвращаются, как правило, па рассвете. Солдаты на огневых позициях дремлют, чутко вслушиваясь в ночную тишину в надежде уловить долгожданное тарахтенье "кукурузника". Однако обычно к нам попадает лишь малая толика из сбрасываемых боеприпасов и продовольствия. Это капля в море по сравнению с нашими потребностями...

С восьми часов следующего дня все повторяется сначала, чуть ли не с точностью лучших швейцарских часов. Только однажды этот порядок нарушило появление самолетов союзников. Они летели на небольшой высоте, чтобы сбросить груз для повстанцев. Немецкие зенитные орудия захлебывались от бешеного огня, а мы с завистью смотрели на висевшие в небе контейнеры: ни один из них не приземлился на наш плацдарм. Позже мы узнали, что повстанцам тоже не повезло: ветер отнес контейнеры в сторону и почти весь груз достался немцам.

Последние дни существования плацдарма самые драматичные. Немцы яростно атакуют, а нам уже почти нечем защищаться. Забираем последние патроны у раненых, оставив им по одному, Наша оборона уже не представляет собой сплошного рубежа. Из последних сил удерживаем мы несколько разрушенных кирпичных домов. Линия фронта проходит нередко по стене или потолку.

Роты несут огромные потери. Ранен капитан Олехнович. Вместе с ранеными и гражданскими мы теснимся на небольшом клочке земли, безжалостно простреливаемом с трех сторон. Все чаще слышатся разговоры о капитуляции. После семи дней ожесточенных боев у нас уже нет сил сдерживать натиск противника. А немцы, будто им мало огня автоматов, пулеметов, артиллерии и минометов, поджигают какие-то химические вещества, и ветер несет в нашу сторону едкий, удушливый дым...

Итак, капитуляция. В лучшем случае она означает неволю и бесчисленные мытарства, в худшем - гибель, а мне едва исполнилось шестнадцать лет. Так неужели придется сдаться в плен, и именно тогда, когда часть страны уже освобождена? Нет, ни за что на свете! И я решаюсь:

- Ну что, Краковяк, попытаемся вернуться на пражский берег, к своим?

- А как?

- Вплавь.

- Я плохо плаваю...

- Я тоже вырос не на Висле. Сбросим с себя все лишнее - ив воду. Как-нибудь доплывем.

- Ладно, продержаться бы только до вечера.