Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

— Судя по всему — глубинка. Не слыхал, не бывал. Наверное, неподалеку от Рио-де-Жанейро?

— Полтора суток на скором и пять часов в коляске. Под моим начальством — замечательная рессорная бричка, старорежимная, помещицкая. Только дам телеграмму…

— Ладно, ладно, расхвастался, предводитель уновоженных делянок! Лучше объясни, как ты пронюхал, что меня здесь показывают?

— Кого?

— Меня, сына турецко-подданного, известного теплотехника и истребителя кошек… Прошу в центральный зал, для более близкого, как говорил Ги де Мопассан, ознакомления.

Я по давней привычке, сложившейся в те далекие, беспокойные, страшноватенькие годы, покорно последовал за Остапом — его лаковые апельсинового цвета штиблеты с замшевым верхом грациозно преодолевали томно сияющий паркет.

Бендер застыл пред внушительным крайним полотном в классической позе онемевшего в восторженной паузе опытного гида.

Я машинально отыскал в пространстве самую выгодную для оценки картины точку — и непроизвольно вздрогнул.

В длинном, искусно выписанном гробу лежал никто иной, как вождь и учитель Владимир Ильич.

Боясь взглянуть на торжествующего Бендера (шутка удалась на славу), я приблизился к раме и вперился в медную табличку, гласившую: «У тела Вечноживого Человечища».

Я медленно допятился до известной точки.

Ленин был натурально мертв. Но скорбь и печаль портил неуместный галстук в белый горошек, он отвлекал и мешал полностью сосредоточиться на измученном революционными заботами покойнике.

— Да ты, Остен-Бакен, не трупом любуйся, а мной.

Я с превеликим трудом перевел взгляд на Остапа.

Он, сохраняя серьезную мину, деловито ткнул пальцем выше гроба, где в траурном полумраке высилась мощная фигура с отбойным молотком на плече и в шахтерской каске.

— Похож, а?

И вдруг действительно в непоколебимом шахтере стали явственно проступать уверенно-наглые бендеровские черты.

— Ничего не понимаю, — прошептал я.

— Сейчас поймешь! — Остап, имитируя повадки склеротического, мающегося ревматизмом, подагрой и геморроем исскуствоведа, проковылял к соседнему, не менее грандиозному полотну.

Гроб.

Вождь и учитель.

В почетном карауле — лихой кавалерист с буденновскими усами, в наглаженной гимнастерке, увенчанной тремя орденами Боевого Красного Знамени.

Из-под казацкого непослушного чуба лучились бендеровские пристальные зрачки.

К третьей картине я потянулся сам, без понуканий и уговоров.

Гроб — копия предыдущего, покойник — тоже, а вот у Бендера радикально изменился цвет лица и добавилось курчавости.

Пересекая торопливо зальный простор, я наконец-то осознал, что на всех стенах представлен одновариантный гроб с эталонным галстуком в горошек и многовариантный почетный караул.

— А мне нравится эта буддийская многоликость. — Остап развел руки. — Особенно впечатляет мой образ в виде грудастой, мужественно рыдающей ткачихи.

— Погоди, погоди…

— Завидуешь? Не каждого так увековечивали!

— Экое достижение — служить у идейно подкованных мазилок натурщиком.

— Ага! Остен-Бакен, позволю продолжить твои опасно контрреволюционные измышления. По твоему выходит, что вместо многоуважаемого Владимира Ильича в его собственном гробу, в его личном костюме и галстуке притворяется мертвым нанятый за гроши безработный?

— Не надо говорить слишком громко, — попросил я разбушевавшегося Бендера, окидывая затравленным взором, к счастью, пустой зал.

— Боишься ГПУ — и правильно делаешь. С твоими мозгами только на нарах срок тянуть за мелкое вредительство среди крупнорогатого скота… Придумал же — натурщик! Я без подделки жизнью рисковал, изображая на реальных, заметь, Остен-Бакен, январских студеных похоронах сына, так сказать, Остапа Владимировича Ульянова-Ленина-бея.

— А кто претендовал в матери?

— Трудный и запутанный партийными дрязгами вопрос. Я сам полностью не разобрался — то ли верный соратник по классовой борьбе и близкий эмигрантский друг Инесса Арманд, то ли верный товарищ по ЦК и правительству Александра Коллонтай.

— И как же тебя угораздило вляпаться в большевистский интим?

— Кандыбаю в тот траурно-мрачный для всей Мировой Революции день по Петровке и строю планы, как бы сие долгожданное событие использовать в агитационно-финансовом разрезе. Вдруг подлетает легковая наркомовская машина, из нее выскакивают добры молодцы, заламывают мне руки, накидывают на кочан черный мешок и увозят в неизвестном направлении.

— Я бы мешка точно не вынес, тут же бы позорно скончался от разрыва сердца.

— Тяжело, не спо…

Остап замолчал на полуслове.

В зал медленно и чинно, дисциплинированным строем, с барабаном, горном и знаменем, вторглись юные пионеры.

Мы не сговариваясь покинули место клятв и торжественных обещаний.

В гардеробе задумчивый Бендер, обмотав шею старым шерстяным шарфом, влез в габардиновое, изрядно поношенное пальто с вытертым узким каракулем.

— А не откушать ли нам в каком-нибудь более культурном заведении?

Я с готовностью согласился, почувствовав проснувшийся аппетит:

— Здесь, кажется, неподалеку притаился уютный ресторанчик.