Юность знаменитых людей

— Ваше величество, можете себе представить это мучение! Но кроме того, Антуан, принуждаемый постоянно сидеть за прялкой, возненавидел это занятие тем сильнее, что из-за него должен был отказывать себе в удовлетворении склонности, начинавшей переходить в страсть. Склонность, которой Антуан желал бы отдаться всею силою души, заключалась в том, что он безумно любил рисовать. То углем на стене, то палкой по песку чертил он деревья, скалы, дома, людей, животных; конечно, он рисовал как умел.

Антуана считали мальчиком набожным, несмотря на его малый возраст, так как случалось, что он по несколько часов, сряду стоял на коленях в сельской церкви; но он делал это не столько для молитвы, сколько для того, чтоб как можно внимательнее всмотреться в две или три картины висевшие за алтарем; картины эти он старался потом рисовать наизусть. Как только мать переставала за ним наблюдать, он потихоньку покидал станок, чтобы предаться своему любимому занятию. У него не было ни карандаша, ни бумаги; концом булавки царапал он белые черточки на черной спинке стула. Мать сердилась и бранила его, но ничто не помогало. Бедная женщина в праве была требовать от сына работы, которая по крайней мере окупала бы его содержание; но влечение Антуана было непреодолимое. В продолжение трех лет он с отвращением занимался против воли пряжей; за то случалось, и притом не раз, что он скрывался из дому с раннего утра и возвращался только вечером. В такие дни он питался переспелыми плодами, которые валялись под забором; но сколько рисунков он оставлял на горных камнях и сколько образов, закрепленных в памяти, он уносил с собой, чтобы нарисовать их дома!

Наконец бедная вдова, усматривая в постоянных отлучках сына признаки неисправимой лени, от которой по обязанности матери она считала необходимым отучить его, стала запирать Антуана в комнате. Ему было тогда пятнадцать лет.

Антуан беспрекословно примирился с этим наказанием и в продолжение своего заключения чертил углем по стенам всевозможные изображения; когда же срок заключения кончился и его выпустили, то он сказал своей матери: «Матушка, я уж достаточно вырос, чтоб не быть вам в тягость; ремесло, которым я вынужден заниматься, мне слишком не по сердцу; я не могу продолжать его. Не сокрушайтесь обо мне, если я не вернусь ни сегодня вечером, ни завтра. Я постараюсь своим трудом зарабатывать деньги, не причиняя никому вреда; если я покидаю вас, то только потому, что всей душой люблю вас. Бог даст, и я когда-нибудь буду богат, но никогда я вас не забуду. Прощайте, матушка!» Мать хотела его остановить, но Антуан ушел. Через несколько дней, после утомительного и тяжелого путешествия, он прибыл в Париж.

Хотя Антуан и работал над своим природным талантом, но это был талант в таком первобытным состоянии, что не мог ему доставлять никаких средств к существованию.

Может быть Антуану даже и не приходило в голову извлекать из него материальную выгоду, а между тем нужно было существовать. Перепробовав различные способы зарабатывать насущный хлеб, он избрал самый независимый, а именно: он приходил ежедневно к Новому Мосту с ящиком и щетками и чистил сапоги прохожим; все свободное время он употреблял на посещение церквей и осмотр монументов, при чем старался набрасывать снимки с картин и изваяний, не имея иного руководителя кроме своей постоянно усиливающейся любви к художественным произведениям. Вашему величеству известно, что дом мой стоит на спуске Нового Моста и следовательно не далеко от того места, где Антуан практиковал свое жалкое ремесло.

В тот день, когда королевская карета остановилась у моей двери, Антуан услышал в толпе, что дом, в который ваше величество только что изволили войти, принадлежит живописцу.

На другой же день, Антуан встал в нескольких шагах от подъезда и когда увидел меня выходящим из дому, почтительно подошел ко мне и просил меня удостоит его доверием, в случае, если мне понадобиться послать кого-нибудь с поручением. Я согласился, потому что мне чрезвычайно понравилась его наружность. Однажды я послал его отнести письмо к одному из моих приятелей; на это письмо должен был последовать ответ. Антуан не замедлил возвратиться и принести устный ответ. В то время я находился в мастерской и был занят своим делом. Выслушав Антуана и отпустив его, я был уверен, что он давно уже ушел, но, оглянувшись, с удивлением увидел его углубленным в созерцание пейзажа, который я начал писать с натуры, но не окончил, а затем дополнил кое-какими изображениями животных.

— Ну-с? — обратился я к нему просто для того, чтоб напомнить ему об уходе, — как тебе нравится эта картина?

— Я нахожу ее прекрасной! — ответил он, — но голова у этой коровы плохо сделана.

— Как плохо? Разве ты понимаешь что-нибудь?

— Я столько видел коров, что отлично знаю, как они выглядят, — наивно ответил он мне.

Пока я смотрел на моего импровизированного критика, он без церемонии вынул из кармана кусок угля, нагнулся к лежащему на полу листу бумаги, начертил на нем голову коровы и, подавая мне, сказал: «Вот какая голова у коровы»!