Юные годы медбрата Паровозова

Я уже заканчивал свой рассказ, когда раздался звонок с эстакады. Значит, привезли кого-то. Прежде чем отпустить Гальку колоть старушке анальгин, я напоследок поведал ей, что встретил тогда ту блондинку в нейрохирургии всего через несколько дней после ее перевода.

Она сидела на корточках в холле у телевизора и рисовала на огромном куске ватмана. Рисовала, как я понял, какую-то дурацкую стенгазету, очередной бред социалистических обязательств отделения нейрохирургии. Обязательства эти заключались в несметном количестве черепов, которые взялся просверлить этот дружный коллектив за следующий отчетный год, о чем торжественно уведомлял родную коммунистическую партию.

Так классно и с такой выдумкой рисовал только пионер нашего лагеря “Дружба” Шурик Беляев. Я встал сзади и открыл рот.

– Морозова! – спросил я. – Морозова, скажи честно, у тебя после удара по башке такие замечательные способности открылись?

– Ой, Леша, напугал! – засмеялась она. – Нет, не от удара, я же художник, этим летом художественное училище закончила! Мы, художники, – веселые люди!

Тут все побежали смотреть, кого привезли по “скорой”, а я принялся намывать блок. По часовой стрелке, начиная с крайней тумбочки. Странно, такой интересный случай, а я про него ни разу за четыре года не вспоминал. Это потому, что других случаев было полно.

Часа через полтора в блок заглянул дежурный врач Андрей Кочетков, я у него поинтересовался, что за пациент лежит сейчас в “шоковом” зале.

– Да бабу привезли, выловили из какой-то канавы, морда вся разбита, мокрая до нитки, головастики в волосах, алкогольная кома! – сообщил анамнез Кочетков. – Сейчас к тебе ее переведем, готовь койку!

Я кивнул, понятное дело, поздняя весна, вот и головастики.

– Вы только вычешите их из волос этой вашей Горгоны, а то мне здесь с ними возиться некогда будет!

Кочетков поправил очки, согласился и вышел. А через полчаса ее прикатили. Женщина как женщина. Только мертвецки пьяная, свежий синяк под глазом и губа разбита. Выпила, подралась, поскользнулась и в канаву с водой упала. Хорошо – нашли. Сегодня проспится, завтра переведем, через пару дней из больницы выпишут. Как говорится, до новых встреч. Такие часто повторно попадают. Идут на рецидив.

Я очень люблю алкогольные комы. Нет, не впадать в них, боже упаси, а пациентов, в них находящихся. С ними чертовски приятно работать. Вставил один катетер в вену, а второй в мочевой пузырь, покапал разных освежающих растворов, и через два-три часа все – готово дело. Клиент трезвый как огурчик, некоторые, правда, буянить начинают. Но тут главное привязать заранее, чтобы никто в окно не выпрыгнул.

Вот и дама эта через часок заворочалась, замычала протяжно, глазами захлопала. Я подошел поближе, встал у кровати. Интересно, сколько ей лет? В истории болезни написали: “Неизвестная, приблизительно тридцать пять”. Хотя тут может оказаться и двадцать пять. Такой образ жизни, когда валяешься по канавам с головастиками, хоть и закаляет характер, но преждевременно старит.

Она окончательно очнулась, затем немного поблуждала взглядом и наконец уставилась на меня.

– Ты кто? – последовал традиционный вопрос.

Я был воспитанным и никогда не отвечал в рифму типа: “Конь в пальто!”

Вместо этого я спросил:

– А как ты думаешь?

Неизвестная глубоко вздохнула, внимательно пригляделась ко мне и произнесла:

– Ты из вытрезвиловки!

Да, нелегкая жизнь у нашей неизвестной. Я понял, что бесчинствовать в ее планы не входит, и отвязал ей руки. Медленно, морщась, та стала ощупывать свое лицо.

– Здорово мне вывеску попортили? – спросила она, подмигнув здоровым глазом. – Небось смотреть страшно!

Я пожал плечами, включил верхний свет, снял у рукомойника зеркало со стены и дал ей в руки.

– Да, нормально разукрасили, неделю на улицу не покажешься! – определила пострадавшая. – Только вы не думайте обо мне плохо, молодой человек. Мы, художники, – веселые люди!

Я в этот момент пошел снять капельницу на другую половину блока, но замер и медленно повернулся.

– Голова-то болит у тебя? – начал я, чувствуя нарастающее волнение.

– Бобо, бобо головка! – жалобно простонала неизвестная женщина-художник. – И ведь не похмелишься!

– Так зачем же похмеляться! – подошел я ближе. – У нас же не вытрезвиловка, а больница, давай тебе укольчик сделаем – и дело с концом!

Говорю, а сам думаю: “Не может быть! Неужели я ее за несколько километров почуял?”

– Какой такой укольчик? – подобралась вся жительница канавы. – Как называется?

– Называется очень просто – анальгин!!! – торжественно произнес я, уже не сомневаясь, с кем говорю.

И точно. Ее подбросило на метр, чуть из кровати не выпрыгнула.

– Ну уж нет!!! Мне раз сделали укольчик!!! Несколько лет назад! Вот спасибо хорошим людям, откачали! Ты даже не вздумай анальгин колоть! Лучше сразу пристрели!

– А где же эти люди твои хорошие работали, что тебя откачали? – уже не скрывая улыбки, поинтересовался я.

– Да на Каширке больница есть, вот я там в реанимации лежала! – с некоторой важностью ответила она. – Говорю же, еле спасли!

Я подошел совсем близко, зачем-то взял из ее рук зеркало.