Юные годы медбрата Паровозова

– А потом у них патроны кончились! – пропустив мимо ушей бабушкины слова, продолжал беседовать как бы сам с собой дядя Вася. – И офицер, он у них старший был, сдаваться пошел.

Все за столом перестали говорить, перешептываться. Только сидели, смотрели на дядю Васю и слушали.

– Он, офицер, намотал белый платок на шашку, – в полной тишине произнес дядя Вася, – и вперед зашагал. Шашку перед собой держал, а шел как на параде!

Стало тихо, так что было слышно, как по Калининскому проспекту едут машины. Дядя Вася снял очки и долго протирал их носовым платком.

– Потом в нашем дворе оружие стали складывать в кучи. А юнкеров на подводах и грузовиках к вечеру всех увезли куда-то.

– Да понятно куда! – сказал кто-то строгим голосом. – Откуда не возвращаются!

Кто-то на этот голос шикнул. И опять все замолчали.

– А перед тем как совсем стемнело, я во дворе за сараем – помнишь, Анечка, сарай? – опять начал разговор дядя Вася, – нашел маузер в деревянной кобуре, два нагана и шашку.

Наступила полная тишина, только ветер завывал в печной трубе.

– И куда же вы все это дели? – не выдержал я. – А, дядя Вась?

Надо было понимать, что, когда все нормальные дети играли в машинки или, на худой конец, в солдатиков, мне больше всего на свете хотелось пистолет. До обморока. Лучше настоящий, хотя подошел бы и игрушечный. Такой, как у моего одноклассника Сашки Кузнецова. Ему, когда мы ходили в первый класс, отец, вернувшись из очередной заграницы, привез пистолет. Металлический, вороненый, с длинным дулом, с выдвигающейся обоймой, с передергивающимся затвором. Сашка тогда подошел с улыбочкой, во дворе у клумбы и показал.

– Нравится? – произнес он снисходительно. – Дать подержать?

У меня пересохло во рту и перехватило дыхание. Я даже кивнуть забыл.

– На, только смотри не урони! – насмешливо сказал Сашка. – Знаешь, сколько стоит?

Пистолет был на удивление тяжелым, ребристая рукоять удобно легла в ладонь. Какой же он красивый! Самый красивый из всего на свете! Я погладил пистолет свободной рукой.

– А хочешь, я тебе его подарю? – улыбнувшись, вдруг спросил Сашка. – Не веришь?

Я медленно посмотрел ему в глаза. Говорить не было сил. Сашка выхватил у меня пистолет и ткнул мне его под нос.

– Если прочитаешь, что здесь написано, – сказал он, продолжая улыбаться, – пистолет твой!

Нерусские, незнакомые буквы расплывались перед глазами, сколько в них ни вглядывайся, не прочитаешь. Я отрицательно покачал головой, хотелось умереть от горя.

– Эх ты! Тютя! – засмеялся Сашка. – Здесь написано “парабеллум”!

И с радостным воплем через мгновение убежал.

А тут сейчас дядя Вася говорит про пистолеты и шашку. Да мне, если хотите знать, маузер не меньше нравился, чем парабеллум. Я после фильма “Белое солнце пустыни” очень маузером впечатлился.

– Дядя Вась! – повторил я вопрос. – Так где эти пистолеты и шашка?

Дядя Вася не спеша опять принялся протирать очки платком, будто они помогали ему посмотреть в семнадцатый год. Вымотав мне этой процедурой всю душу, он наконец водрузил очки на нос и начал степенно говорить:

– Я тогда там же, за сараем, все спрятал, еще и листьями присыпал. А уж на следующий день пистолеты разобрал, все хорошенько промаслил и в промасленную рогожу обернул. Сколотил из досок ящик и, как стемнело, закопал.

– Куда закопал-то? – чувствуя себя героем Стивенсона, прошептал я, прикидывая в уме, чем бы заменить отсутствующую в доме лопату.

– А шут его знает! – неожиданно легко произнес тот. – Я сейчас и не помню, да и где уж теперь искать! Тут же асфальт кругом положили!

Я еще потерзал его немного, но безо всякой пользы. Склероз растворил маузер, два нагана и шашку.

А теперь думаю, может, не забыл ничего старик, просто говорить не захотел. Пусть себе лежит, от греха подальше. Ну и правильно, что закопал, зато из этого оружия никто уже не мог влепить девять грамм в затылок соотечественникам. Ни на Лубянке, ни в Лефортовской тюрьме, ни в Бутове, ни в тысяче таких же мест, где народная власть утверждалась в своем победоносном шествии.

Во дворе на Грановского вечно толклись дембеля. Все из-за магазина “Военторг”. Многие из тех, кто ехал домой через Москву, заезжали в этот магазин. “Военторг” для них являлся переходным этапом от военной жизни к гражданской. Подход к началу гражданской жизни у всех был разный.

Прибалты – те первым делом приобретали себе брюки, свитер, рубашку, пальто, переодевались во все это, а военную форму выбрасывали к чертовой матери. Украинцы покупали новые аксессуары: лычки на погоны, фуражки, ремни, меняли старые прибамбасы на новые, а старые всегда забирали с собой.

Ребята из российских деревень поступали так же, но некоторые, завидев меня, отдавали мне старые ремни и пилотки. Самыми щедрыми, как правило, были кавказцы. Многие покупали себе все новое, чуть ли не шинели. Чтобы, как и положено воину, торжественно вернуться в родной аул во всем блестящем. Старое никто из них с собой не увозил.